"Чарльз Диккенс. Путешественник не по торговым делам" - читать интересную книгу автора

в брезентовый мешок, и до последней минуты его сухопутной жизни с ним
оставались прихлебатели. И, словно затем, чтобы возместить ему умолкший в
его ушах шум стихий, на набережной ни на минуту не утихает дикий, одуряющий,
сутолочный гомон, и грохочут колеса, и стучат копыта, и лязгает железо, и
падают кипы хлопка, бочки ,и бревна. Посреди всего этого стоит он на ветру,
простоволосый и растрепанный, и, покачиваясь, суматошно прощается с
прихлебателями, а под порывами ветра снасти свистят, и каждый пароходик,
шныряющий по Мерсею, пронзительно воет, и каждый речной бакен кивает ему с
издевкой, и все эти звуки сливаются в единый злорадный хор: "Приди к нам,
Джек-Мореход. Приди к нам, бездомный, голодный, забитый, обманутый,
обобранный, протратившийся, закабаленный. Приди к нам, бедный Джек-Мореход,
и мы будем кидать тебя по бурным волнам, пока не настанет твой черед
утонуть".
Не торговое дело, которое свело меня с Джеком, было такого рода: с
целью изучить ловушки, которые всякие беззаконники каждый вечер расставляют
на Джека, я поступил служить в ливерпульскую полицию. Это превосходная
полиция, и поскольку срок моей службы был невелик и меня уже нельзя назвать
лицом заинтересованным и потому пристрастным, мои слова не вызовут, надеюсь,
ни малейшего недоверия. Не говоря уже о том, что в ней служат люди отборные,
принятые на службу без всякой протекции, во главе ее стоит чрезвычайно умный
человек. Пожарная охрана в Ливерпуле, по-моему, поставлена значительно
лучше, чем в столице, и в любом деле замечательная бдительность здешней
полиции умеряется не менее замечательной осмотрительностью.
Джек уже несколько часов как разделался с работой в доках, а я успел в
портретной полицейского управления сфотографировать, в целях опознания, вора
(он, в общем, был скорее польщен этой процедурой) и побывать на полицейском
смотру, так что часовая стрелка приближалась уже к десяти, когда я, захватив
фонарь, приготовился сопровождать полицейского инспектора во время обхода
ловушек, расставляемых на Джека. При взгляде на инспектора нельзя было не
заметить его высокий рост, приятное обличье, хорошее сложение, солдатскую
выправку и осанку кавалериста, широкую грудь и решительное, но вовсе не
грубое лицо. В руке он держал простую черную трость из крепкого дерева, и
когда бы и где бы, в любой час ночи, он ни стукнул ею со звоном о тротуар,
из темноты раздавался свисток и возникал полисмен. Эта трость, мне кажется,
и порождала тот дух тайны и волшебства, который окутывал нас во время
обследования ловушек, расставленных на Джека.
Сначала мы погрузились во мрак самых темных портовых улочек и
закоулков. Внезапно, в разгар оживленной беседы, инспектор остановился возле
глухой, миль в десять длиною стены, стукнул палкой о землю, стена тотчас же
расступилась, и перед нами явились два полисмена, которые по-военному
откозыряли и, казалось, нисколько не были удивлены нашим появлением, равно
как не был удивлен их появлением и сам инспектор.
- Все в порядке, Шарпай?
- Все в порядке, сэр.
- Все в порядке, Трэмпфут?
- Все в порядке, сэр.
- Квикир здесь?
- Здесь, сэр.
- Пойдете с нами.
- Есть, сэр.