"Чарльз Диккенс. Дом с привидениями" - читать интересную книгу автора

сейчас. Только последний раз на руках у нее была ты - я принесла тебя для
поцелуя на сон грядущий, а она склонилась к окну и прошептала тихонько,
глядя на Небеса: "Бог свидетель, я честно пыталась исполнить свой долг перед
мужем и моей крошкой!"
- Нянюшка, - попросила я, - оставь меня одну, не закрывай еще ставни.
Никакому самолюбию и жалости к себе не оставалось более места в моем
сердце. Как часто твердила я себе, что нет на земле скорби, подобной моей,
но ошибка моей матери была куда страшнее, и испытание ее - суровее, чем мое.
Тяжкий крест, который она сама на себя взвалила, обрек ее на раннюю могилу,
но не ушел в землю вслед за ней - этот крест, ставший после ее смерти во
много раз тяжелее, покоился теперь на сердце старика, который, без сомнения,
долгие часы размышлял о событиях своей ушедшей жизни и более всего - об
этом, ибо оно было печальнее прочих. Как же хотелось мне еще раз увидеться с
ним - увидеть того, кто оплакивал гибель моей матери сильнее и дольше всех!
И вот я решила тайком прокрасться через поля, по аллее и, если окно мистера
Фрейзера не занавешено (как можно было предположить по струящемуся из него
яркому свету), еще раз взглянуть на него в память о моей матери.
На крыльце я помедлила, словно мы обе - и моя мать, и я - стояли на
пороге какой-то сомнительной авантюры, но, с присущим мне упрямством, отмела
все колебания и устремилась в морозную ночь.
Да, окно было не занавешено - я разглядела это еще у ворот аллеи. Скоро
я увижу его, того, кого любила моя мать, увижу, как в безрадостном
одиночестве лежит он на кушетке, где провел все эти утомительные годы, пока
Люси Фрейзер не подросла настолько, что смогла заменить ему дочь. И тут я
вспомнила слухи, что с грустью поведала мне Сьюзен пару часов назад: будто
внучка старика умирает; и с растущей тревогой я мчалась все дальше, покуда
не очутилась под окном.
Однако эта комната не была более комнатой тяжелобольного - кушетка
исчезла из нее, равно как и экран перед камином, зато появилось маленькое
креслице Люси Фрейзер. Не осталось там и приз* каков современного удобства
или же роскоши - ни уюта, ни ярких красок, ни пышности: теперь это была
просто библиотека и рабочий кабинет погруженного в занятия студента, что
забывает о комфорте и пренебрегает им. Однако какой бы она ни была, сердце
мое мгновенно узнало в ней родной дом - ибо там сидел Мартин, по своему
обыкновению, с головой уйдя в какие-то вычисления и время от времени
заглядывая в разложенные повсюду кругом книги.
Возможно ли, что этот самоуглубленный человек совсем недавно еще столь
пылко твердил мне о своей любви, а теперь, равнодушный и безучастный, сидит
перед огнем в тепле и уюте, так близко, что я могла бы коснуться его рукой -
а я, точно бездомная бродяжка, стою в темноте, на морозе, в полном отчаянии?
Неужели эхо моих шагов уже не трепещет на его пороге, а призрак моего лица
не встает между ним и его вычислениями? Я утратила право сидеть возле него,
читая заметки, сделанные его рукой, и разгоняя угрюмость, грозившую овладеть
его натурой - и у меня даже не оставалось надежды (а для меня это было бы
поистине надеждой и утешением), что какая-нибудь другая женщина, правдивее и
достойнее меня, сможет обрести утраченные мною права.
Тут раздалось слабое позвякиванье колокольчика. Мартин поднялся и
покинул комнату. Я гадала, успею ли прокрасться внутрь и взять на память
всего лишь один-единственный клочок бумаги, который он небрежно откинул в
сторону; но едва я трепещущей рукой взялась за ручку стеклянной двери, он