"Чарльз Диккенс. Мадфогские записки" - читать интересную книгу автора

по комнате, как пьяная статуя из Вестминстерского аббатства.
Никогда еще ни один мужчина не испытывал такого восторга, как Николас
Талрамбл; никогда еще ни одна женщина не была в таком восхищении, как жена
Николаса Талрамбла. Что за зрелище для мадфогских простолюдинов! Живой
человек в медных латах! Да они ошалеют от изумления!
И вот наступил понедельник.
Даже если бы это утро изготовили на заказ, оно не могло бы оказаться
удачнее. В Лондоне и то никогда не подбирали для процессии лорд-мэра столь
добротного тумана, как тот, который окутал город Мадфог в день этого
знаменательного события. С первым лучом зари он начал медленно, но неуклонно
подниматься с зеленых, гниющих вод, пока не добрался до верхушек уличных
фонарей, где и повис, исполненный сонного и тупого упрямства, не обращая
внимания на солнце, которое встало с налитыми кровью глазами, словно провело
ночь за бутылкой, и выполняло свои дневные обязанности с крайней неохотой.
Этот густой, сырой туман затянул город, как гигантская кисейная занавеска.
Все было тускло и уныло. Церковные колокольни временно удалились от мира,
расположенного внизу, а все предметы поменьше дома, сараи, изгороди, деревья
и баржи - надели покрывала.
Часы на церкви пробили час. В палисаднике Мадфог-Холла надтреснутая
труба испустила хриплую фиоритуру, как будто в нее случайно кашлянул
астматик; ворота распахнулись, и появился джентльмен на кауром боевом коне,
долженствовавший изображать герольда, но скорее похожий на карточного валета
верхом. Это был один из тех циркачей, которые к осени всегда съезжаются в
Мадфог; Николас Талрамбл нанял его специально для процессии. Копь взмахивал
хвостом, вставал на дыбы я бил по воздуху передними копытами так, что
покорил бы сердце любой благоразумной толпы. Но мадфогская толпа никогда не
отличалась благоразумием в прошлом и вряд ли приобретет его в будущем.
Вместо того чтобы кликами восторга разорвать в клочья самый туман, что ей,
бесспорно, следовало бы сделать и чего, собственно, и ожидал от нее Николас
Талрамбл, она, едва узнав герольда, принялась ворчать, выражая ничем не
оправданное неудовольствие только оттого, что он едет верхом, как все
обыкновенные люди. Если бы он выехал, стоя на голове, прыгая через обруч,
проскакивая сквозь горящий барабан или хотя бы стоя на одной ноге и держа
другую во рту, зрители, быть может, нашли бы для него слова одобрения, но
чтобы циркач сидел в седле как следует, сунув ноги в стремена, - это
переходило все границы. Герольд потерпел решительный провал и, гарцуя на
своем скакуне, бесславно удалился под свист толпы.
Появилась процессия. К сожалению, мы вряд ли сможем сказать, сколько
именно статистов в полосатых куртках и бархатных беретах шествовало в ней,
изображая лондонских лодочников, или сколько именно неуклюжих имитаций пеших
лакеев бежало по сторонам, или сколько именно знамен из-за сырости воздуха
не желало развертываться, чтобы показать написанные на них девизы; еще менее
мы склонны рассказывать, как музыканты, игравшие на духовых инструментах,
устремив глаза в небо (мы имеем в виду туман), в артистическом экстазе
шагали по лужам и слякоти, забрызгивая пудреные парики вышеупомянутых лакеев
грязью, придававшей им вид оригинальный, хотя и не совсем привлекательный;
или как шарманщик включил не тот регистр и играл один марш, а оркестр -
другой; или как лошади, более привыкшие к арене цирка, чем к улицам, то и
дело останавливались и начинали танцевать, вместо того чтобы, играя под
своими всадниками, весело бежать вперед, - обо всем этом можно было бы