"Борис Дьяков. Повесть о пережитом " - читать интересную книгу автора

- Хотите, раскрою "секрет" Флоренского? - спросил Достовалов, подняв
опухшие веки.- У него существует нравственная формула: "В лагере я прежде
всего врач, а затем уже заключенный"!.. Не слыхали, какой был случай?..
Привезли как-то одного с переломленными костями. Прямо с вахты, на носилках,
в операционную. И конвоир ввалился туда же, во всей амуниции, чуть ли не с
собакой на поводке. Знаем, мол, этих заключенных: прикинутся больными или
даже мертвыми и сбегут, отвечай потом... Флоренский увидел его и затопал
ногами: "Вон отсюда!" Замахал в воздухе какими-то щипцами и двинулся на
конвоира: "Вон! Сейчас же вон!" Солдат выскочил в коридор. Опешил: "Ну и
доктор у вас... Вольный он, что ли?.."
Достовалов извинительно сказал, склонившись над тетрадкой:
- К утру поспеть бы переписать...
Крепко пожав ему руку, я ушел в палату.
Спустя несколько дней у меня обнаружился свищ. Я - к Флоренскому:
- А вы уверяли, Перепелкина все сделает отлично!
Он многозначительно посмотрел на меня, пощупал свой острый подбородок,
шумно потянул носом.
- Всякое бывает... Вылечим.
Но лежать в корпусе мне не пришлось. Вызвали к главному врачу больницы
майору медицинской службы Баринову. Нелестная слава ходила о нем по трассе.
Это он однажды сказал: "Прежде всего я чекист, а потом уже врач". От такого
не жди снисхождения... Низенький, с выхоленным лицом, злыми глазами и
резким, стегающим голосом, Баринов внешне чем-то напоминал уездного
брандмейстера.
- Не скоро заживет,- проговорил он, осмотрев свищ.- Но торчать на койке
незачем. Работать надо!
Меня перевели из седьмого корпуса в барак для выздоравливающих,
назначили статистиком медицинской канцелярии и библиотекарем КВЧ -
культурно-воспитательной части,- пришили на куртку и бушлат белые номерные
тряпки. Отныне я - № АА-775.
Начались новые знакомства, раскрывались новые судьбы.
Ключи от библиотеки мне вручил культорг и художник, крымский татарин
Эмир Малаев. Лицо у него желтое, глаза мутные, выпученные. Все в больнице
знали, что Эмир - морфинист и ухитряется даже здесь добывать наркотики.
Только диву давались: как это ему удается? А секрет был простой: Эмир писал
картины для начальников, и начальники сквозь пальцы смотрели на все, что он
делал. А недавно его "этапная неприкосновенность" окончательно укрепилась:
по специальному приказу он за пять дней написал маслом портрет
Сталина-генералиссимуса для управления Озерлага и заслужил высокую похвалу
начальства. Лагерного режима для Эмира вроде бы и не существовало...
- В туберкулезные корпуса книг не выдавать,- наставлял Эмир.- Только
через старших санитаров. Политическую литературу - исключительно с
разрешения кума, иначе - кандей.
Библиотека была больше чем скромная: сотни две книг художественной
литературы, преимущественно давних изданий, да десятка три брошюр с
докладами и речами. Но зато в библиотеке я нашел то, чему в моих глазах цены
не было: подшивки старых газет!
С ненасытностью вконец изголодавшегося человека принялся я листать
газеты. Находил фамилии друзей, товарищей по работе, узнавал, что творилось
в мире, пока я сидел в тюрьме, чем жила страна. Все шло своим порядком: