"Станислав Десятсков. Смерть Петра Первого (Интриги, заговоры, измены) " - читать интересную книгу автора

проявить. Сам-то он, Толстой, еще до утверждения Петра на царство в таких
политических передрягах побывал, кои и не снились Меншикову.
После кончины царя Федора он поддерживал Милославских, а не Нарышкиных,
за то при правительнице Софье был в великой чести. Ну а когда зашаталась
власть у царевны, вовремя сообразил, перебежал на противоположную сторону.
Оно, конечно, царь Петр долго не доверял ему. Как-то даже обмолвился на
ассамблее; возложив царскую длань на его плешивую голову: "Эх, голова,
голова! Не будь ты столь умна, не сидеть бы тебе на этих плечах!" Но после
того как он доставил из Неаполя в Москву убежавшего царевича Алексея, царь
Петр в него совсем уверовал, назначил ведать "словом и делом". Самое,
значит, доверенное лицо он у сыноубийцы. Доверие сие крепко, на невинной
крови замешано...
И Толстой усмехнулся жестоко, нехорошо, как при начале пытки.
Но Александр Данилович не обратил на это уже никакого внимания. Первая
мысль окрылила его: коли царь умирает, не надобно писать какое-то объяснение
о ничтожных гульденах. Сие мизерабль! Второе - коль завещания нет, потребно
сильное действо в защиту матушки Екатерины Алексеевны. И действо то
произведет гвардия.
- Гвардия? - вопросил он и по тому, как Толстой согласно наклонял
голову, понял, что попал в точку.
- Токмо, дабы господ офицеров и солдатиков привлечь к оному действу, -
осторожно разъяснил Толстой, - потребны суммы. И немалые...
У Александра Даниловича вытянулось лицо - нарушался его основной
принцип: брать, а не давать! Светлейший заметался по кабинету.
Петр Андреевич смотрел за ним с нескрываемой насмешкой. Потом пожалел,
разъяснил толково: придется одолжить у некоторых иностранных держав. И как
бы отметая возражения, взял себя длинными пальцами за шею:
- Иначе нам с тобою, Александр Данилович, каюк! Посадят Голицыны и
Долгорукие мальчонку Петра на трон, а он-то и вспомни, кто его батюшку на
смертную казнь осудил. Так-то! А меж тем герцог голшгинский не меньше нашего
желает видеть на престоле матушку-полковницу.
И, словно подслушав слова Толстого, двери в кабинет распахнулись, и
выросшие на пороге мажордом объявил громогласно:
- Его превосходителытво президент тайного совета Голштинии господин
Бассевич!
Меншиков покорно махнул рукой:
- Проси!
И двинулся навстречу колобком вкатившемуся в кабинет, слегка
запыхавшемуся от волнения голштиицу.
Сумерки - время мудрости. В январском Санкт-Петербурге с утра уже
сумерки. Вторую неделю болел император. Вторую неделю в имперском городе шло
великое шептание. Из-под низеньких сводчатых арок вылетали кареты и бешено
неслись по торцовым мостовым, разбрызгивая петербургский кисель - грязь со
снегом. Балтийский ветер раскачивал по бокам карет красные фонари.
Испуганные лица обывателей прижимались к круглым окошечкам-иллюминаторам -
глазели на небывалые разъезды знати.
К вечеру на голицынеком подворье венские кареты перемешались со
старозаветными московскими колымагами.
Князь Дмитрий принамал гостей в мундире и при регалиях. Напоминал свой
парадный портрет. За столом, впрочем, сидели не по чинам - по древности