"Станислав Десятсков. Смерть Петра Первого (Интриги, заговоры, измены) " - читать интересную книгу автора

- Что, братец дома?
И, не расслышав ответа, влетел в парадные комнаты. Разбежался было и в
кабинете, но, увидев строгое лицо братца, щелкнул шпорами, склонил голову,
подошел почтительно. Генерал-аншеф победитель при Гренгаме, покоритель
Финляндии, лучший полководец России, командующий Южной армией князь Михайло
Голицын почитал старшего брата, яко отца. Да старший брат, при большой
разнице в возрасте и по скорой кончине батюшки, и был для младшего настоящим
отцом.
- На, целуй руку! - Князь Дмитрий разговаривал так, точно видел уже
сегодня брата на Невской першпективе. Поцеловал в ответ склоненную голову.
Приказал садиться. И только тогда опросил, как доехал из Киева.
Князь Михайло на эти старомосковские причуды старшего братца улыбнулся.
Но тайком, в угол. Знал, что. причуды старика уважал даже царь Петр.
Дело же, за которым он летел с Украины, было важное и давно порешенное
между братьями: возвести на престол в случае кончины великого государя сына,
казненного царевича Алексея, малолетнего Петра II, и ограничить в дальнейшем
самодержавие приличнейшими узаконениями, во славу российской аристократии.
Но о деле том сразу не заговаривали. Беседа поначалу шла о делах
спокойных, домашних.
- Дочка твоя Машенька вернулась-таки из дальних странствий, ждет тебя
не дождется!.. Внук мой Алешка, что в Голландских штатах обретается, к
морской науке, почитай, совсем непригоден, завтра придется за него просить у
Апраксина... - сухо выговаривал старый князь.
И только по улыбке, упрятанной в глубине его глаз, князь Михайло
чувствовал, как рад был братец его скорому приезду в урочный час.
Лица скрывают. Художник должен открыть тайну лица. Но что Никита мог
сказать о лице человека, который метался сейчас под балдахином массивной
корабельной кровати? Человек уходил в иной мир, унося свою тайну. Свет от
придвинутого к изголовью канделябра придавал обманчивый румянец зеленоватым,
поросшим седой тетиной щеками. Волосы были мокрые, слипшиеся. Петр тяжело
дышал. Воротник бедой голландской рубахи разорвал от нестерпимой боли. Но
самое страшное - когда приходил в себя, все понимал и не мог забыться.
Увидев Никиту, попытался усмехнуться, прошептал внятно:
- Из меня можно видеть, сколь бедное животное есть человек!
Усмешка не вышла, рот жалобно скривился. Никита не выдержал, отвел
глаза. Таким он Петра никогда прежде не видел. Странно было рядом с ним
узреть колпаки медика, больничные склянки, вдыхать сладковатый запах
микстуры. Никита не раз писал государеву персону. И никогда не думал, что
этот человек скончается в своей постели. Он мог утонуть в море, погибнуть в
баталии, как и надлежало погибать герою... А Петр умирал просто. И уносил
тайну своей простоты и значения. Сие надо было понять и передать на холст
для потомков. Подмалевок получился густой, плотный. Кисть ложилась уверенно,
широко - такой широкий мазок Никита видел в портретах Тициана.
В тишине комнат пробили навигаторские часы. Вдалеке за дверьми гудела
дворцовая челядь. Там его уже похоронили. Да и здесь... лица медиков
становились все более важными. Только он сам, наверное, еще не хотел
смириться. Секретарь Макаров стоял у изголовья с влажными красными глазами,
а Петр, корчась от боли, внятно диктовал ему указ о разведении на Украине
гишпанских баранов.
Затем, когда боль несколько отпустила, приказал позвать моряков.