"Станислав Десятсков. Смерть Петра Первого (Интриги, заговоры, измены) " - читать интересную книгу автора

любезный, польский король Август, с которым он возобновил тогда союз, прямо
намекал, что сами Габсбурги не прочь породниться с царем. Так нет же,
пренебрег эрцгерцогиней, предпочел темную лифляндскую мужичку. Она ему,
правда, в тот полтавский год сделала подарок: родила дочку Лизаньку. А
следом родила мальчонков Петра и Павла. Однако мальчики не зажились,
преставились во младенчестве. То, должно быть, Бог его покарал за казнь
старшего сына Алексея.
Он открыл глаза и снова встретился со страшным взглядом с иконы.
"Сыноубийца! - казалось, говорил взгляд Вседержителя. - Сыноубийца!"
"Что может быть паче того греха, Господи! Сознаю и каюсь, сознаю и
каюсь! Вот всем твердил, что сын Алешка к правлению не гож: привержен к
старым обычаям и пьян каждый день. А теперь понимаю - не я то твердил, а
Катька и Меншиков то говорили моими устами. И разве Алешенька не силился мне
помочь в самое тяжелое время Северной войны, когда шведы шли на Россию?
Крепил Москву, посылал под Полтаву обученных рекрутов, был во всем покорен
отцовской воле. Даже женился по моей воле на нелюбой ему немецкой принцессе.
И только однажды воспротивился, когда вздумалось мне заставить его отречься
от всех наследственных прав и упечь в монастырь. Да мне ли хотелось то
сделать? Не Катьке ли сие захотелось? Ведь у нее тогда уже были два своих
мальчонка на руках. А я, старый дурень, соглашался и, боле того, ради пользы
Отечества тайно казнил Алешеньку за побег к австрийскому цесарю. А меж тем,
ежели разобраться, сей побег лучше всего говорит, что бунтовала-то в
Алешеньке моя кровь и были у него и сила, и воля, и мог бы царствовать. А
что пьянство - то пустое: сегодня пьешь, завтра перестанешь, по себе ведаю.
Мог он царствовать, мог! Так нет же, удушили воровски, ночью, подушкой. Вот
и пожег меня Вседержитель взглядом, и тело огнем пытает! Ведь недаром
Господь вскоре после сей лютой казни над Алешей с небес первый знак подал:
прибрал к себе двух малолеток - Петра и Павла. Так что ныне одного
наследника мужского и оставил: сына Алексея-Петра. Словом, дал тогда мне
знак, да я тот знак не понял. Не понял!"
Петр вскричал страшно, столь острая боль пронзила тело. Двери на сей
вопль тотчас распахнулись, и в опочивальню поспешили доктора, духовники и
кабинет-секретарь Макаров, дабы принять завещательный тесхамент. Но
завещания по-прежнему не было.
Вечерний свет в Петербурге имеет перламутровый оттенок. Даже самые
разгоряченные лица в таком освещении кажутся тихими.
В углу делового петербургского кабинета теплилась лампада перед иконой
святого Филиппа, заступника больших боярских родов. Напротив иконы -
европейский портрет работы славного российского живописца Никиты Корнева. На
портрете вполоборота изображен важный старик - в латах, с орденской лентой
через плечо. Губы презрительно сжаты, сухи, серые глаза смотрят холодно.
Белая тонкая рука оперлась на эфес шпаги.
Сие было нагрудное изображение кавалера российских орденов, президента
камер-коллегии и сенатора империи, последнего оставшегося в живых
действительного московского боярина и вместе с тем политического дельца
европейского полета - князя Дмитрия Михайловича Голицына.
Под портретом в длинном турецком халате и при очках спокойно сидел в
кожаном кресле сухонький старичок, по-домашнему тихий и приветливый.
В сумерках нельзя было понять, что сей старичок и означенная важная
персона - суть одно и то же лицо. Князь Дмитрий был со своими и никому не