"Галина Демыкина. Птица" - читать интересную книгу автора

Мать рывком да криком, а он, бывало, посадит Люську на колени (это
когда она еще маленькая была) и качает. И придумывает:

Дочка - птичка,
Мамка - птичка,
Баба Вера -
птичка, птичка...

Люська зальется смехом, в ладоши захлопает:
- Дальше! Дальше! Про себя спой!
Он подумает и доскажет страшным шепотом:

Даже папка - тоже птица,
Васька-кот его боится.

Люська кинется ему на шею, и он обнимет ее, и оба рады, будто что-то
соединило их.
Голос у отца теплый, руки добрые, а глаза - большие, серые, чуть
навыкате, и все в них меняется: и цвет, и выражение. А уж если возьмет
гитару... "Степь да степь кругом..." И опять Люська вместе с ним, и роднее
человека нет.
Люся не любит думать об отце. Он предал.
Это ведь с матерью они поссорились, а ушел он ото всех. И как это
вышло, даже не понять. Мама, конечно, виновата. Разве так командуют? Ну
хорошо, она устает на работе в своей парикмахерской: всю смену не присядет.
Вернется - он ей сам и ужин подаст, и таз с водой для ног. "Нюрочка,
Нюрочка". А что ж она-то ему сроду не подала? Все баба Вера да Люська. А
только команды:
- Хватит тебе на грузовом шоферить. Так и от дому отобьешься. Сутками
тебя не видать.
Ну ладно, сдал на таксиста, стал по Москве ездить. И опять:
- Не надоело извозчиком быть? Сдал бы на механика. И деньги мне твои не
нужны. Таксисты - самый народ разбитной. Ездила. Знаю. Так и заговаривают,
так и поглядывают на тебя в зеркальце.
А уж если выпьет... Он последнее время выпивал. И опять же тихий.
Придет, голову наклонит, сядет на диван да там и заснет. Никакого скандала
или чего, а мать завела так: он заснет, а она - из дому вон. Наказывает. Вот
и наказала. Сперва ушел к своей сестре замужней, письма писал. Мать не
показывала, но Люська раз увидела у нее в сумочке конверт. Адрес его
почерком. Вынула тайно, прочитала. Отец писал странно: я, мол, виноват, не
знаю, хватит ли твоей любви, чтобы простить. Если простишь, вернусь. Ну и о
Люсе: береги, не говори обо мне плохо.
А мать вообще ничего не говорила. И не плакала. Только вся почернела. И
Люся, хоть и знала, что мать с ней, пятнадцатилетней, не захочет
советоваться, заговорила сама: ведь не чужая же она в доме! Заговорила, а
ответа нет. Рассердилась. Заплакала:
- Ты, ты виновата! Выжила! Такого человека. Хоть бы обо мне подумала!
- Нечего, дочка, о нем жалеть. У него семья другая.
Тут Люська и прикусила язык.
На стене висела фотография: отец и мать, молодые, сидят рядом, а на