"Ион Деген. Из дома рабства" - читать интересную книгу автора

такие? - спрашивает М. Алигер в своей поэме. - Мы - евреи. Как ты это смела
позабыть?! Я сама не знаю, как я смела. Было так безоблачно вокруг. Я об
этом думать не успела. С детства было как-то недосуг".
Вопрос о безоблачности, мягко выражаясь, несколько проблематичен. Но
действительно в ту пору мне лично было недосуг думать о своем еврействе.
Мама была неверующей. В доме разговаривали исключительно на русском языке.
Еврейские праздники не соблюдались. Правда, еще в начале февраля мама
покупала гусей на пасху. Гусей откармливали, и перед пасхой в доме
появлялись гривалех - вкуснейшие шкварки. Но с детства любимой мацой угощали
меня соседи. Бывала в нашем доме еда, которую мне не приходилось есть в
домах моих украинских и русских товарищей - есекфлейш и шейка, чулн и
гефилте фиш, штрудель и флудн. Мама не ела свинины, но позволяла себе
поджаривать мясо на сливочном масле. Будучи атеисткой, она все-таки постила
в Йом-Кипур. Было что-то неуловимое, отличающее наш дом от домов неевреев.
Но этого было явно недостаточно, чтобы осознать себя евреем, тем более,
осознать себя каким-то особенным, из ряда вон выходящим. А именно это
ощущение появилось у меня на фронте, ощущение неудобной исключительности. Не
было его у моих друзей армян, грузин, татарина, удмурта. Не было у них этого
чувства социального дискомфорта, желания раствориться в русском большинстве
или, наоборот, в знак протеста проявить свою исключительность.
Не знаю, как в других городах, но в Могилеве-Подольском бытовала
идиотская традиция деревни - одна улица стеной шла на другую. Мы воевали.
Наша улица с прилегающими переулками воевала против одной из окраинных улиц.
Драки были жестокими. После боев "воины" нередко попадали в больницу с
серьезными повреждениями и даже с проломанными черепами. Я вспоминаю
прославленных бойцов нашей команды: Янкеле-Гонев, Эйнах-Пишер, Пейся-Лошек,
Юдка-Фресер, Хаим-Шнорер... Не знаю, был ли хотя бы один боец с подобным
достойным именем в команде наших противников, потому что наш боевой клич -
"Убивайте гоим!" - имел совершенно определенный смысл, неосознаваемый мной в
ту пору.
Однажды летом наша команда собралась в лес. Недалеко от села на нас
напали пастушки с боевым кличем "Бей жидов!". Несмотря на превосходящие силы
противника, мы вступили в бой. Юдка-Фресер потом доказывал, что я первый
овладел боевым оружием пастушков - длинной нагайкой, плетеной из сыромятной
кожи. Этой нагайкой я хлестал немилосердно, оставляя кровавые рубцы на
лицах. Пастушки обратились в бегство, а мы подоили коров в свои котелки и в
полном смысле слова упивались победой. Но и в том случае слово "жид"
воспринималось мною только как оскорбительная кличка горожан, но, отнюдь, не
евреев. Вообще в ту пору мир делился не по национальным признакам, а только
на красных и белых. Мы, разумеется, были красными.
Кумиром нашим был Чапаев, только что пришедший к нам с экрана. Уже
значительно позже от нашего профессора, заведующего кафедрой госпитальной
хирургии A.E. Мангейма, бывшего начсандивом у Чапаева, мы узнали, что
легендарный комдив был матерым антисемитом. Но тогда в нашем лексиконе еще
не было этого слова и не было еще такого понятия в нашем сознании.
Быть в команде Чапаевым хоть на день считалось великой привилегией.
Даже ординарцем Чапаева - Петькой. И когда нам представилась возможность не
только лицезреть живого Петьку, но и кувыркаться с ним на песке на берегу
Днестра, счастью нашему не было предела. Артист Леонид Кмит, игравший Петьку
в фильме "Чапаев", приехал в Могилев-Подольский на гастроли со своим театром