"Ю.Давыдов. Шхуна "Константин" " - читать интересную книгу автора

его походка, косолапенькой. По всего этого было бы, конечно, недостаточно,
чтобы лейтенанта вдруг так потянуло к штурману. Нужно было видеть Ксенофонта
Егоровича минувшей ночью. Й, пожалуй, не видеть, а каким-то непонятным
образом - штурман, по обыкновению, помалкивал, да и ничего отменно храброго
не совершил - почувствовать, что ты имеешь в нем человека надежного до
последней кровинки и что он, этот замкнутый чслоеск, наделен истинным
мужеством, хотя сам, должно быть, о нем и не подозревает.
- Так как же вы полагаете, - спрашивал Бутаков, заглядывая в лицо
Поспелову, - отстояться нам здесь или двинуть немедля к Барса-Кельмесу?
Поспелов, которому была приятна разговорчивость лейтенанта, и
доверительный этот вопрос, и обращение по Сатюшье, принятое на военных
кораблях только среди строевых офицеров, конфузливо сопнул носом, как бы
поежился и отвечал, что, по его мнению, надо бы подождать покамест зыбь
немного уменьшится, а потом уж лечь курсом на Барса-Кельмес.
- Но только не так уж и долго ожидать. Алексей Иванович, а то не ровен
час - норд-ост. Тогда что ж? Тогда застрянем. Это так... вот и... да...
Недолго чтобы...
Алексеи Иванович ласково кивал головой.
- Господа! - Бутаков сделал жест, означавший, что он приглашает всех
разделить его решение. - Итак, господа, быть по сему. А теперь... - Он
оглянулся и зычно крикнул: - Эй, Ванька! Где тебя носит?
- Тута, ваше благородь! - гаркнул из-за спины Бутакова денщик Тихов.
Иран умел объявляться по первому зову; казалось, в любом месте палубы
был готов ему люк, из которого он и выскакивал чертиком. Бутаков посмотрел
на денщика испытующе и весело; широколицый, глазастый Иван осклабился:
- А как же, ваше благородь? Хоть сей секунд к столу.
- Успел?
- А как же, - повторил Иван не без гордости, но, покосившись на
Шевченко, совестливо добавил: - Спасибо вот они подсобили.
Шевченко ухмыльнулся:
- Твой подвиг, хлопец, чего там...
- К столу, к столу, - заторопился Бутаков. - И, чтобы чисто было в
глотке, надо выпить водки!
Шторм уступал тишине, как зло уступает добру - грозясь вернуться и
взять свое. Шторм пятился, ворча и встряхиваясь. Голубые промоины в небе
ширились, разливались, делаясь все сочнее, словно полыньи, когда весна
наляжет дружно. И уже не хищной волчьей стаей неслись перистые облака, а
плыли неспешно, истаивая серым дымом, зыбь же задремывала, желтоватая,
грязная, насыщенная песком, поднятым со дна.
Бухту оставляли на закате. Море было зеленоватое и золотистое. Чайки,
изголодавшиеся во время шторма, мчались к отмелям, резко и часто взмахивая
крыльями, отчего получился звук, похожий на дыхание бегущей во всю мочь
собаки.
Ночь разлилась белесоватая, лунная, теплая. На шхуне поставили все
паруса, она шла ходко, не уваливаясь с курса. Качало так мерно, так плавно,
что рында-булинь, уподобляясь маятнику, описывал ровные полукружия. То была
одна из тех ночей на море, когда неприметно погружаешься в тихую
задумчивость, когда сам себе кажешься и добрее и чище, чем ты есть, а в душе
роятся смутные сладостные видения. На "Константине" все затаились,
примолкли, шхуна будто обезлюдела, и среди лунных бликов, среди неподвижных