"Ю.Давыдов. Шхуна "Константин" " - читать интересную книгу автора

Густав Терм поднял на унтера светлые глаза, покривил губы, ответил
строго:
- Я есть матроз. Я не можно денщик.
- Горда-а-ай!.. - протянул Иона-тихоня не то одобрительно, не то
осуждающе.
Солнце заваливалось за тучи, запад багровел, а море громыхало
по-прежнему.
Акишев с Макшеевым поместилась в парусиновой палаточке. Оба угрюмо
молчали. Прапорщик присоветовал было штабс-капитану чаевничать не внакладку,
а вприкуску, сберегая сахар. Совет свой Акишев высказал с заботливостью
человека, испытавшего на веку всякое, но Макшеев вспыхнул, озлобился,
наговорил много такого, за что теперь ему было неловко и стыдно. Впрочем,
неловко и стыдно ему было не оттого, что он накричал на помощника, который
был много его старше, а потому, что сорвался, обнаружив растерянность, если
не отчаяние.
Видать, "академику" были впервой такие передряги. А топографу
Оренбургского корпуса не раз уж приходилось околевать в степях и пустынях от
жажды и голода, стужи и буранов. Десять лет Артемий Акимович, мужчина
суровый, кряжистый, с грубоватыми ухватками, обретался в унтер-офицерах. За
царем, по пословице, служба не пропадает, и Артемий Акимович выслужил
"высочайше утвержденную из желтой тесьмы нашивку на левом рукаве". Но, когда
его недавно произвели наконец в прапорщики, он едва наскреб деньгу, чтобы
сшить офицерский мундир...
Макшеев возбужденно прокричал, что куском сахару от голодной смерти не
спасешься, что бутаковская лохань наверняка разбилась, а коли и не
разбилась, то, получив повреждения, отправилась в Раим и лейтенант, конечно,
и думать не думает о несчастных, брошенных на этом проклятом Барса-Кельмесе.
Монолог остался без ответа, но Макшеев видел, что крупное, с
квадратным, плохо выбритым подбородком морщинистое лицо Акишева сделалось
недобрым, почти грозным. В уме штабс-капитана мгновенно ожила давешняя
картина, когда он так рельефно представил себе, чт
разыграется на острове, если шхуна погибла. Давешней ночью он слышал,
как матросы переговаривались между собой и чей-то мрачный, ну прямо
разбойный голос каркал: "А у баринка-то, братцы, запасец изрядный". Это они
о нем, разумеется, о нем. И на походе из Оренбурга к Сыр-Дарье, и потом, на
шхуне, штабс-капитан столовался отдельно от прочих. На Барса-Кельмес он тоже
прихватил собственный харч и еще па шхуне сказал об этом Акишеву, чтобы тот
не обижался. Прапорщик тогда ответил сухо: "Как вам угодно", а теперь вот
поджал ноги по-татарски, глядит как филин.
- Послушайте, - заговорил вдруг Макшеев начальственным тоном. - К ночи
выставим посты... А? Что? - воскликнул он, хотя Акишев по-прежнему молчал. -
Вы слышите, прапорщик?.. Как это - зачем? А если придет шкуна?.. То есть
как - не придет?
- Шкуна не придет. - Акишев медленно усмехнулся в густые, с подпалинами
от курева усы.
Усмешка показалась Макшееву презрительной, он вскинулся:
- Извольте...
- Не извольте кричать. - сурово оборвал его Акишев. Голос у него был
сиповатый, негромкий, Макшееву в ту минуту ненавистный. - Не будет нынче
шкуны. Посты выставлять - только людей мытарить.