"Ю.Давыдов. Шхуна "Константин" " - читать интересную книгу автора Густав Терм поднял на унтера светлые глаза, покривил губы, ответил
строго: - Я есть матроз. Я не можно денщик. - Горда-а-ай!.. - протянул Иона-тихоня не то одобрительно, не то осуждающе. Солнце заваливалось за тучи, запад багровел, а море громыхало по-прежнему. Акишев с Макшеевым поместилась в парусиновой палаточке. Оба угрюмо молчали. Прапорщик присоветовал было штабс-капитану чаевничать не внакладку, а вприкуску, сберегая сахар. Совет свой Акишев высказал с заботливостью человека, испытавшего на веку всякое, но Макшеев вспыхнул, озлобился, наговорил много такого, за что теперь ему было неловко и стыдно. Впрочем, неловко и стыдно ему было не оттого, что он накричал на помощника, который был много его старше, а потому, что сорвался, обнаружив растерянность, если не отчаяние. Видать, "академику" были впервой такие передряги. А топографу Оренбургского корпуса не раз уж приходилось околевать в степях и пустынях от жажды и голода, стужи и буранов. Десять лет Артемий Акимович, мужчина суровый, кряжистый, с грубоватыми ухватками, обретался в унтер-офицерах. За царем, по пословице, служба не пропадает, и Артемий Акимович выслужил "высочайше утвержденную из желтой тесьмы нашивку на левом рукаве". Но, когда его недавно произвели наконец в прапорщики, он едва наскреб деньгу, чтобы сшить офицерский мундир... Макшеев возбужденно прокричал, что куском сахару от голодной смерти не спасешься, что бутаковская лохань наверняка разбилась, а коли и не и думать не думает о несчастных, брошенных на этом проклятом Барса-Кельмесе. Монолог остался без ответа, но Макшеев видел, что крупное, с квадратным, плохо выбритым подбородком морщинистое лицо Акишева сделалось недобрым, почти грозным. В уме штабс-капитана мгновенно ожила давешняя картина, когда он так рельефно представил себе, чт разыграется на острове, если шхуна погибла. Давешней ночью он слышал, как матросы переговаривались между собой и чей-то мрачный, ну прямо разбойный голос каркал: "А у баринка-то, братцы, запасец изрядный". Это они о нем, разумеется, о нем. И на походе из Оренбурга к Сыр-Дарье, и потом, на шхуне, штабс-капитан столовался отдельно от прочих. На Барса-Кельмес он тоже прихватил собственный харч и еще па шхуне сказал об этом Акишеву, чтобы тот не обижался. Прапорщик тогда ответил сухо: "Как вам угодно", а теперь вот поджал ноги по-татарски, глядит как филин. - Послушайте, - заговорил вдруг Макшеев начальственным тоном. - К ночи выставим посты... А? Что? - воскликнул он, хотя Акишев по-прежнему молчал. - Вы слышите, прапорщик?.. Как это - зачем? А если придет шкуна?.. То есть как - не придет? - Шкуна не придет. - Акишев медленно усмехнулся в густые, с подпалинами от курева усы. Усмешка показалась Макшееву презрительной, он вскинулся: - Извольте... - Не извольте кричать. - сурово оборвал его Акишев. Голос у него был сиповатый, негромкий, Макшееву в ту минуту ненавистный. - Не будет нынче шкуны. Посты выставлять - только людей мытарить. |
|
|