"Юрий Владимирович Давыдов. На шхуне" - читать интересную книгу автора

понял, что "фрунтовой дух" - генеральное направление царствования Николая
Павловича. Бутаков и прежде сознавал, что справедливость не всегда
торжествует. Теперь он понял, что справедливость торжествует изредка, да и
то при стечении некоторых обстоятельств. Бутакову не новостью было, что удел
матроса - линьки и мордобой, но теперь он увидел, что "нижний чин" ценится
дешевле порожней жестянки - смерть служителей транспорта "Або" сошла с рук
Юнкеру.
Жизнь предстала Бутакову в мрачном свете. Лишь зимою на берегу, в
Кронштадте, он находил отдохновение в занятиях иностранными языками, науками
и литературой. Его морские очерки охотно печатали "Отечественные записки",
знаменитый критик отозвался об этих статьях с лестною для сочинителя
похвалою. Но в очерках не было ни слова о мучениках "Або": цензоры тоже
одержимы "фрунтовым духом".
Годы шли, Бутаков тяготился службой, подумывал об отставке. А голову
преклонить решительно некуда было: с Петровых времен Бутаковы числились в
списках русского флота, получая чины и ордена, но не поместья и не
крепостных.
Кто знает, как все повернулось бы, если бы не среды у Беллинсгаузена.
По средам к Фаддею Фаддеевичу сходились старые приятели, моряки прежней
породы, "любители порассуждать". Рассуждения их большей частью вращались в
сфере навигации, гидрографии и географии. Однако старики при этом едко
трунили над аракчеевыми, которые настоящую корабельную выучку заменили
плац-парадными построениями. (Впрочем, сия оппозиция была нимало не страшна
Зимнему дворцу, подобно тому, как его не страшила ворчливая фронда
завсегдатаев московского Английского клуба.) На собрания приглашали кое-кого
из молодых, и лейтенант Бутаков был частым гостем Фаддея Фаддеевича.
Так вот, на одной из сред, поздней осенью, в ненастье, когда скучнее
Кронштадта, пожалуй, не сыщешь места в России, краснолицый, апоплексический,
но неизменно бодрый толстяк контр-адмирал Анжу вспомнил экспедицию
двадцатилетней давности. Он вспомнил, как в зимний гололед и бескормицу
отряд геодезистов пробирался закаспийскими степями на восток, в сторону
Аральского моря. Пробирался отряд два с половиной месяца, в пронзительную
стужу, потерял дорогою два десятка солдат, более полутора тысяч лошадей,
сотню верблюдов. На западном побережье Арала геодезисты сделали съемку
некоторых приметных мест, вконец извелись от холодов и голодухи да и
поворотили вспять...
Воспоминания Петра Федоровича вызвали общий разговор о таинственном
море, точных карт которого нельзя было сыскать ни в гидрографическом депо,
ни в Академии наук.
Бутаков переглянулся с Фаддеем Фаддеевичем. Право, судьба позаботилась
о том, чтобы был на свете Арал. Не мыс, не берег, не речное устье, но море
предстояло положить на первую в мире точную карту. Изучить течения, характер
грунта, глубины, геологическое строение берегов, фауну и флору. Доподлинная
ученая экспедиция! И, наверное, будут острова. Без них недостает в
путешествии как бы главной и определяющей черты. В слове "остров" слышалось
Бутакову что-то одинокое и гордое: "Есть остров на том океане, пустынный и
мрачный гранит..."
Беллинсгаузен пожаловал в Адмиралтейство. Светлейший князь Меншиков
любезно его принял. "О, да, - заулыбался князь. - О, да, я весьма рад помочь
вам, адмирал". Еще более, разумеется, он рад был сплавить подалее лейтенанта