"Юрий Владимирович Давыдов. На шхуне" - читать интересную книгу автора

"Ходи изба, ходи печь..." Или вот другой - Феропонт, волгарь, - барин ему за
какую-то дерзость пожелал лоб забрить, а Феропонт, не будь плох, утек...
Всех артельщиков наперечет знает Захряпин, знает не первый день и этих, что
подступились к нему со страшной угрозой.
- Николай Васильевич! Мы эт-та к тебе, значит, - начал Калистрат,
складывая на груди руки и выставляя вперед ногу.
Сапог у Калистрата разбитый, палец торчит, и этот разбитый сапог и
торчащий палец на какой-то пустячный миг отвлекли Захряпина.
- К тебе мы, значит, Николай Васильевич, - продолжал
Калистрат-прокурор. - Сам знаешь, окромя сухарей, нет ни шиша. А ты нам
начальник, стало быть, и заботник наш, как по закону и должно.
Калистрат произносил свои обвинения спокойно и раздумчиво, словно бы
внушал подсудимому, что иного выхода нет, как не ропща, со смирением принять
приговор.
- Не отец ты нам, оказывается, Николай Васильевич. Теперича что? Ты уж
прости, решили мы тебе наказание сделать: камень на шею, да и в воду. Так,
что ли, ребята? - Артельщики согласно загудели. - Ну, значит, ты уж
теперича, Николай Васильевич, не тяни, помолись богу - и дело с концом.
Захряпин поднялся. Не разымая сплетенных пальцев, помял их и поглядел
на рыбаков. Бородатые, в армячишках, в драных рубахах, они стояли перед ним,
сопели. И тут Захряпин неожиданно улыбнулся, и улыбка у него вышла
доверчивая. Он вздохнул и сказал:
- Коли я вправду виноват, казните меня. А перед смертью об одном прошу:
разберите вы толком вину мою, а потом уж и казните.
Он говорил, как давеча Калистрат, раздумчиво, словно бы уже соглашаясь
со своей участью и лишь сожалея, что мужиков будет совесть мучить.
- Так вот, братцы, память у вас подлиньше воробьиного хвоста, а потому
помнить вы должны, что ведь из дому, с Кос-Арала-то, набрал я довольно и
калачей и водки, а дорогою все упреждал аккуратнее быть. Вы же, черти, по
дурости собственной не послушались, все выжрали, а теперь, выходит, виноват
кругом один Николай Васильевич.
Артельщики молчали. Захряпин опять вздохнул и развел руками:
- Ну, решайте. Воля ваша.

8

Солнце, заваленное тучами, выбиралось на небо медленно и трудно, как
рудокоп из рухнувшей штольни. Ветер стихал, раскаты моря стали глуше, но
шторм все еще работал. Впрочем, работа его была уже чистой напраслиной. Ведь
у штормов цель одна - погибель кораблей, погибель корабельщиков. А с
рассветом на шхуне уверовали - выжили, пронесло.
- Ксенофонт Егорович! - Бутаков одну руку в бок упер, другую - в карман
сунул. - А? Кажись, минуло?
- Признаться? - Штурман застенчиво рассмеялся. - Думал - каюк.
- А я, - Бутаков покрутил головой, - я все это в памяти "Описание
кораблекрушений" перебирал. Исторические примеры, черт их дери! И то и се,
одно страшнее другого. Н-да... Плот, думаю, придется мостить. А те-то,
Ксенофонт Егорович, наши-то, на Барса-Кельмесе, а? Вот уж о ком душа
настрадалась, а?
Бутакову ужасно хотелось говорить, говорить, говорить. И не с