"Юрий Владимирович Давыдов. На шхуне" - читать интересную книгу автора

Он был спокоен, но досадовал на шторм. Буря помешала его занятиям. С
первых походных дней, как только начались промеры глубин, съемка и опись
берегов и жизнь корабельная наладилась, а он приобвык к качке, Шевченко
предался работе и нашел в ней нечто родственное своим занятиям в ученой
архивной комиссии на Украине.
Ничего в аральских пейзажах не было живописного в том смысле, какой
вкладывали в это понятие любители "роскоши и неги натуры". Нет, своя,
особая, не всем и каждому приметная прелесть таилась в унылых линиях
берегов. Она походила на однозвучный голос колокольцев где-нибудь на степном
шляхе. И звучание здешних пейзажей трогало и чаровало Шевченко.
Но главное было не в том. Главное было в освещении. Бог Света придавал
фактуре неистовую обнаженность, слепящую силу бликам, недвижность и вместе
плавную текучесть, и такие контрасты, написать которые не всегда умел даже
сын мельника из Лейдена, великий Рембрандт... Рембрандтовы "Три креста" - не
кресты, не всадники, не распятые, но Свет. Низвергающийся как водопад.
Широкие, мечом разящие полосы. Лучи, подобные дротикам... Изобразить свет?
Рембрандт бился над этим всю жизнь...
Подвесной фонарь раскачивался, перебрасывал тень Томаша Вернера. Томаш
подобрал колени, положил толстую тетрадь и старался читать что-то записанное
в ней, но часто отрывался и тоже прислушивался к устрашающему грохоту моря,
к скрипу и стонам "Константина".
Шхуну швырнуло на левый борт. Вернер опрокинулся, растопырив руки,
выронил тетрадь. В ту же минуту в дверях наискось повис фельдшер Истомин.
Лицо у него было белое, губы дрожали.
- С одного якоря! - заорал фельдшер и рубанул ладонью воздух.

6

Когда остров Барса-Кельмес видишь с моря, он удручает своей
"геометрией" - ни заливов, ни бухт, берега ровнехоньки, будто отбил
педант-землемер. На этом острове еще до проклятой штормовой ночи Бутаков
оставил Акишева, Макшеева и шестерых матросов: пусть займутся геодезической
съемкой, положат на карту неизведанный Барса-Кельмес. А дня через три,
четыре Бутаков вернется и заберет их всех на борт шхуны. Так бы и вышло,
ежели бы не буря. А ей, казалось, конца не будет. Днем на мглистом небе не
голубели чистые промоины, те, что сулят добрую погоду. А ночью ни звездочки
не проклевывалось.
Островитяне поневоле, шестеро матросов бутаковского экипажа,
сумерничали у костра. Жарко горел саксаул, и чудилось, пахнет верблюдом.
Речь держал Парфен Клюкин, унтер. Его слушали с тем преувеличенным
вниманием, с каким слушают нечто такое, что как раз и отвлекает внимание.
- В Индейском окияне ураган зачинается не по-здешнему, - солидно, с
видом человека бывалого повествовал унтер, заслоняясь ладонью от огня. -
Одно слово, братцы, окиян! Вот однова, а было это, точно помню, после
светлого воскресенья, ну прямо нечем, ей-богу, нечем стало дышать.
Клюкин долго еще толковал об урагане, пережитом лет семь назад на
транспорте "Або". Речь его была неторопливой, торжественной и как бы окутана
некоторой таинственной гордостью, словно бы он, Парфен Клюкин, был причастен
к возникновению стихийных бедствий.
Матросы слушали его не перебивая, но думая поначалу о другом, да и не