"Юрий Владимирович Давыдов. Большая путина " - читать интересную книгу автора

Алешка в Каире маялся. Поначалу, как приехал с Дюгамелем, бывшим своим
ротным, жилось ему не худо, но минуло месяца три-четыре каирского
беспечального бытья, и напала на Филимонова злая тоска. Все вспоминалось ему
сельцо Никольское, что на холмах раскинулось близ Москвы-реки, и веселая
бойкая Федосья вспоминалась, хоть и знал он, что давно уж окрутили
Федосьюшку с Мишкой соседским. Да и солдатская служба вспоминалась здесь, в
египетской земле, по-хорошему, будто и не бывало в той службе трижды
проклятого плацпарадного ученья, давящей на плечи скуки караульной, а была
разлюли-малина, дружеское балагурство в казарме да песня походная "Что
победные головушки солдатские"...
Алешка скреб затылок, поводил красивой черной бровью:
- Куда-а-а тут пойдешь?
Дрон, весело сердясь, хлопнул его по спине:
- Пошли, пентюх. Пошли, право, не то прибью.
Филимонов, нехотя уступая, нашарил картуз и, бормоча "экий шатун",
отправился за Дроном.
Каир рождество не праздновал, Каир жил буднично. Его толпа была
пестрой, его воздух был сух и горяч. Шел по Каиру Дрон, любопытствуя, а
рядом шагал вперевалочку Алешка Филимонов.
В мастерских оружейники стучали да пристукивали молотками, и звонко
славили те молотки и самих оружейников, и булатную сталь, и огненную ярость
горнов. На монетном дворе чеканили пиастры, и серебряные кружочки приманчиво
звякали. На дворе литейном лили пушки, и суровый дым, как дым войны,
поднимался к мирному небу. Проплывали поверх толпы презрительные морды
верблюдов, а в прекрасных глазах мулов была печаль. Испепеленные солнцем
жилистые фокусники являли каждому, кто хотел, что всякая вещь, самая на вид
обыкновенная, таит тайну, им одним подвластную. Слепцы, подняв незрячие
лица, сказки сказывали, цветистые, как миражи на караванных тропах. На
пыльных площадях перед мечетями фонтаны наигрывали бесконечную свою мелодию,
жемчужную, нежную. И лавки, бессчетные лавки и лавчонки, обдавали такими
запахами, что скулы сводило. На кровных лошадях ехали важные всадники-турки.
А к пристаням все подваливали и подваливали барки-дахаби, и грузчики,
облитые потом, как глазурью, бегали, подгибая колени, по шатким сходням.
Потолкавшись на базаре, где торговали кашемировыми шалями,
манчестерскими сукнами, лионскими кружевами, Дрон с Алешкой завернули в
харчевню.
В низкой полутемной харчевне было чадно и людно. Бродячие музыканты,
положив на пол барабаны и бубны, жевали баранину. Грузчики торопливо поедали
круглые пироги. Дервиш с тяжелой ржавой цепью на голой костлявой груди качал
головой, как маятник, и все повторял, повторял: "Аллах, Аллах, Аллах..."
Рядом с ним лежал навзничь изжелта-бледный человек, лежал и ухмылялся
бессмысленно: он был опьянен гашишем - клейким дурманящим веществом, добытым
из индийской конопли.
Дрон и Алешка сели на каменную низенькую скамеечку. Мальчишка в грязном
переднике подал им медное блюдо с мясом. Дрон подтолкнул Алешку локтем:
- Спроси-ка водки.
- Эт-та, Дронушка, можно. Только вот какой, брат, пожелаешь? - Он вдруг
стал разговорчивым. - Есть у них финиковая. Сла-абая. А есть изюмная. Еще
куда ни шло. Конечно, перед нашей, христианской, из хлебушка, нипочем ей не
устоять. Ни-ни, и не жди, нипочем!