"Юрий Владимирович Давыдов. Большая путина " - читать интересную книгу автора

своими мольбами и другие европейские державы.
Восточные дела давно тревожили европейских политиков. Оно вроде было и
не так уж плохо, что султана трясло, словно в лихорадке. Так-то так, но дело
оборачивалось не совсем ловко: место дряхлеющей турецкой деспотии могла
занять поднимающаяся держава другого деспота - удачливого Али. И Европа
вмешалась в кровавую брань на Востоке. Египетского пашу принудили отвести
свои победоносные войска. Султана убедили уступить паше Сирию. Огонь был
сбит, но не погашен - он затаился.
В это время в Египет и приехал русский консул Дюгамель. Само собой,
паша не питал особенных симпатий к посланцу российского императора,
помешавшего довершить войну с султаном. Однако паша вскорости сообразил, что
с Николаем, быть может, он сумеет поладить...
Нынешняя аудиенция в цитадели порадовала консула. Паша оставил ледяной
тон. С интересом, пожалуй, неподдельным, выспрашивал про Россию, про
государя Николая Павловича, про Санкт-Петербург. И консул Дюгамель,
почтительно отвечая на вопросы его высочества, ввернул, что Египет, мол,
тоже весьма интересует русскую публику...
Дюгамель жил в доме, не отличавшемся от домов богатых арабов. Глухая
стена - на улицу, все окна - во двор, в комнатах - ковры и диваны, запах
медвяного латакийского табака и кофе мокко.
Вернувшись от Али, Дюгамель сел к столу. Консул уже выбрал перо, уже
перечитал депешу, вчера недописанную, когда в кабинет вошел
секретарь-переводчик, немолодой армянин, поклонился и сообщил новость,
которая заставила Дюгамеля отбросить перо.
- О, - воскликнул консул, - это очень кстати! Где он?
Дюгамель вышел из дому. Был сонный послеполуденный час. На дорожке
показался Норов. Его деревяшка стучала бойко.
- Селям! - сказал он Дюгамелю и помахал шляпой.
И почему-то оба почувствовали себя старыми друзьями. А ведь прежде-то
виделись раза два, не больше. Впервые, кажется, осенью двадцать седьмого
года у кого-то из петербуржцев, потом тоже в Петербурге накануне отъезда
Дюгамеля на Восток.
Они сели в диванной, слуга-араб подал кофе и трубки. Некурящий Норов
решил приобщиться к каирскому табакурству. Он неловко вытянул губы,
осторожно пососал янтарный мундштук, поперхнулся дымом. И когда откашлялся,
стал отвечать на расспросы Дюгамеля.
- Из Петербурга, - говорил Норов, - выехал в знаменательный день:
открывали Александровскую колонну. Моя коляска едва пробралась в народной
толпе... Европой ехал покойно. А вот на море... - Он потянулся за чашечкой
кофе. - Проклятая буря переломила фок-мачту, я, признаться, готовился к
переходу в лучший мир.
Дюгамель рассмеялся:
- А какое, позвольте узнать, впечатление сделала на вас Александрия?
Норов, отложив чубук, поднес ко рту чашечку с кофе и потянул носом.
- Хорош! Очень хорош, - сказал он с видом знатока. - Александрия?
Видите ли... - Он отхлебнул кофе, и речь его полилась плавно: - Первый шаг
европейца в Африке поражает душу. Тотчас сознаешь: другой мир! Это
раскаленное солнце и знойный песок, эти восточные одежды и толпа, в которой
столь много чернокожих. И потом эти женщины. В своих белых саванах они
похожи... Ну... даже и не подберешь сразу слово, достаточно живописное. Мне