"Юрий Владимирович Давыдов. Головнин " - читать интересную книгу автора

флотом командует именно он, брат государя, а не его адмиралы.
Шпионы доносят: Екатерина намерена сломать наконец шею "полоумному" (ее
диагноз) родственнику. Объявлен новый рекрутский набор. Бреют лоб пятерым из
пятисот, а не одному, как раньше. Осмотрительно-медлительного Мусина-Пушкина
устраняют. Ему на смену едут двое: русский сановник благородного корня граф
Салтыков и барон Игельстрем, отпрыск немецких рыцарей, пылкий и хитрый.
Моряки к этому времени лишились Грейга. Флотовождь умер. Его сменил
Чичагов. Царица не без опаски спрашивала, сумеет ли адмирал выстоять противу
шведа. Чичагов отвечал: "Бог милостив, матушка: не проглотят!"?
Итак, стратегический план Густава III прежний: армия и флот,
сблизившись в районе Выборга, соединенно насядут на Петербург. Но в отличие
от прошлых кампаний его величество не намерен изнывать в осаде русских
укреплений. К черту! Обойти, оставить в тылу. И пусть пухнут с голоду.
"Я утверждаю, - пишет Густав своему приближенному, - что теперь главным
образом нужно действовать не столько осторожно, сколько смело... Будьте
генералом Карла XII. Бывают случаи, когда смелость есть истинное
благоразумие".
Это верно. Но в данном случае был не тот "случай". И королю недолго
ждать тяжеловесных и внушительных доказательств "от противного".
Впрочем, начин был удачным.
Еще март стоял, еще ноздреватый лед-багренец колыхался, когда шведский
десант обрушился на эстонский берег. Из Ревеля прискакал в Зимний взмыленный
курьер. Статс-секретарь императрицы отметил в дневнике: "Во все утро
переполох".
В Ревеле спешно готовили эскадру. Выходу из гавани мешал лед. А шведы
гуляли в открытом море. Шкиперы купеческих судов видели их южнее острова
Эланд. Минули недели, и теперь уж с русских кораблей усматривали чужой флаг:
прямой желтый крест на синем поле.
Тем временем Кронштадт напрягся. Главный командир порта Петр Иванович
Пущин, человек неуступчивый, но притом и неуемно деятельный, сколачивал ту
ударную силу, которой скоро доведется выказать огневую мощь.
Тысячи бритых лбов расписывали по кораблям, обряжали и обучали наскоро.
Из складов (по-тогдашнему - магазинов) везли судовое вооружение, боевые
припасы. Обнаруживались прорехи именно там, где не ждали. Пущин гневался,
сокрушался, строчил слезные бумаги в Петербург. И, не дожидаясь помощи,
изворачивался собственной сметкой.
Особенное неудовольствие навлек на свою голову Петр Иванович повальным
изъятием офицерской и адмиральской прислуги. "Прислугой за все" подвизались
матросы. Матросов ждали корабли, и командир порта опустошил господские дома.
Отечество отечеством, да ведь надобно кому-то топить печь, ставить самовар,
колоть дрова, бегать в лавку? Пущина кляли почем зря.
Но тут-то Петр Иванович еще успевал отругиваться. А вот что было
делать, коли с фортов сняли солдат, да и марш в Финляндию? Что было делать,
если до комплекта недоставало ста шестидесяти мичманов, а Итальянский дворец
выставил меньше половины? И что было делать, когда флагманы хворали и
отсиживались дома, на печи? Правда, вице-адмирал Круз казался, несмотря на
старые раны, здоровехоньким. Да уж лучше б, прости господи, Александр
Иванович лежал в горячке: спасу нет от его желчных требований.
Круза легко понять. Начальник кронштадтской эскадры понаторел в
походах, не из устава знал, каково в бою. Вот он и клевал коршуном