"Юрий Владимирович Давыдов. Головнин " - читать интересную книгу автора

вскрики голубоватых чаек Северного моря, теперь "Устав военного флота" был
испечен, теперь надо было шить темно-зеленый мундир и перекрашивать борта
кораблей из желтого цвета в серый.
Впрочем, на портных и маляров времени недостало: царь повелел
"следовать в Финский залив".
Да и Головнину давно прискучило Северное море. Домой он явился
лейтенантом. И обрадовался нерадостному Кронштадту.


3

Восьмерых лейтенантов и четырех мичманов назначили волонтерами.
Волонтер, назначенный в волонтеры? Курьезно, как недобровольный доброволец.
Но все двенадцать смотрели весело. Им завидовали кронштадтцы. Головнин,
Рикорд, Миницкий, Бутаков, Давыдов, Коростовцев и другие, входившие в число
"дальневояжных", собрались в путь-дорогу...
Прошлой весной заговорщики заткнули сиплую глотку Павла, и многие в
России перевели дух. Ныне, в восемьсот втором, Амьенский договор заткнул
жерла пушек, и народы Европы перевели дух. Наступила тишина. Обманчивая и
краткая, но это узнают год спустя. Сейчас всем хочется верить в длительность
мира, в общее благоденствие.
Верили и волонтеры, направляясь в Англию. Не воевать - мир, мир! -
совершенствовать морские познания, увидеть в дальних походах божий свет.
Без приключений, торной дорогой, Головнин, пассажир коммерческого
судна, добрался до Лондона. Теперь уж не залетным мичманом-торопыгой мог он
приглядеться к бурной жизни города-великана.
Передо мною семнадцать писем. Безымянный автор рисует "картину
лондонских нравов" той поры, когда Головнин очутился на берегах Темзы.
Письма приперчены сарказмом, стиль их тяжеловесен. Однако в самой этой
тяжеловесности есть старомодная прелесть.

"Нет, статься может, в целом свете места, где бы все, служащее к выгоде
жизненной и роскоши, столь легко иметь можно было, как здесь, ибо
пространная торговля англичан делает город сей средоточием, к которому
сокровища природы и искусства, разным странам света свойственные, стекаются.
Все, чего только утонченное сластолюбие пожелать может, найдет здесь за
деньги; но, несмотря на сие, можно, думаю я, утвердить, что нет в Европе
другого большого города, где бы меньше здешнего известно было истинное
наслаждение жизнию. Всем жертвуется здесь самой грубой чувственности, и
разум по большей части остается тощ при всяком празднике нынешних лондонских
жителей".
"Нигде в свете не говорят более здешнего о свободе, но опыт научает,
что нигде нет лживее понятия о сей попечительнице устройства наук, художеств
и вообще человечества.
Здесь злотворец может удобнее укрываться под сенью законов; сильный или
коварный - ненаказанно угнетать слабого, но честного, а богач обращает
законы по своему желанию.
С тех пор как заведена здесь своя Бастилия для всех дерзающих
употреблять собственный здравый разум, не один из граждан, воспротивившийся
пожертвовать своими правилами видам властей, томится несколько лет в сем