"Юрий Владимирович Давыдов. Головнин " - читать интересную книгу автора

мореплавания", ибо он "прямой помощник адмирала". Головнин сверх того владел
английским. Корпусный профессор Никитин недаром зажег в нем лингвистическую
страсть. А пребывание в Англии дало практику.
Впрочем, не только языковую. И не только Головнину.
Прямых столкновений с неприятелем в Северном море не произошло.
Сомневаюсь, чтоб об этом кто-нибудь особенно сожалел. Если швед грозил
Петербургу, то голландец и не помышлял грозить. И дело здесь не в боевой
практике, а в мореходной.
"...Соединение наше с англичанами, - признавал Ханыков, - было нам
полезно, ибо люди наши, ревнуя проворству и расторопности англичан и
стараясь не уступать им... столько изощрялись, что то, что у нас прежде
делалось в 10 или 12 минут, ныне делают они в 3 или 4 минуты".
Признание адмирала подпирает сослуживец Головнина, автор мемуарного
очерка "Старина морская и заморская":
"Любимая команда вахтенного, "лихого" лейтенанта, при навертывании
шпиля была: "Шуми, ребята, шуми!" И нечего сказать, шумели всем миром
преусердно. Тогда только, как побывали в Англии, узнали истинную прелесть -
сняться и чтоб "ни гугу". Изредка нептунодержавный голос лейтенанта и
дудочка боцмана; а при шпиле - барабан и флейточка. Переняли тотчас, за этим
у нас не станет".
Какое откровение, бесхитростное осознание способности перенять,
позаимствовать! Отчего же и нет, если здо?рово или здоро?во?
Пока балтийцы крейсировали невдалеке от дюн, мельниц и фортов острова
Тексель, в Петербурге приказала долго жить Екатерина. Павел Первый ринулся
царствовать, как любовник, заждавшийся обожаемой дамы. Но он сознавал -
время упущено: сорок два от роду. Павла лихорадило. Он был порывист. А в
политике, как и в любви, торопливость никого по-настоящему не удовлетворяет.
Павел взялся и за флот. Новшества были "крупного" калибра: все эти
шлафроки и козловые полусапожки объявлены преступлением; изменились
кое-какие флаги; коротенькая отлучка из Кронштадта требовала высочайшего
"да"; лебедино-белый мундир уступил место мундиру болотного цвета, золотой
темляк на шпагах - темляку серебряному...
И наконец - "Устав военного флота". (Прежний, петровский, сдавался в
архив.) Справедливости ради нечего хаять от корки до корки. Просвещенный
Голенищев пользовался давним расположением государя. Должно быть, именно
Голенищеву удалось склонить императора, не склонного к наукам, утвердить
должности историографа флота, профессора астрономии и навигации,
рисовального мастера... И все-таки нигде, кажется, павловская мания всеобщей
и оглушительной регламентации не выказалась с такой подавляющей мрачной
силой, как в "Уставе...".
Петр - "и мореплаватель и плотник" - знал корабельную службу. Павловцы
высидели "Устав..." в кабинете. Их заботила не стройная совокупность дела,
называвшегося военно-морским, а желание предусмотреть все и всяческие
случайности, которых так много и которые так разнообразны на море. И они
предусматривали, предусматривали, предусматривали...
Разбойника Прокруста убил Тесей. "Устав..." убила флотская обыденщина.
Он действовал недолго, как и Павел. От него отделались под сурдинку, как и
от Павла. И продолжали служить по заветам основателя регулярного флота.
Но это случилось потом.
Теперь же, когда Головнин видел июньское небо и слышал отрывистые