"Юрий Владимирович Давыдов. Бестселлер" - читать интересную книгу автора

с акцентом, выдававшим иудея. К тому же не мозолистые руки. И белоручка, и,
наверно, грамотей. Держитесь, братья, начеку. Мы, галилеяне, любим труд, а
иудей, известно, денежку. Однако назаретский плотник им не внял. Он и
доверчив, и юмору не чужд. Он говорит себе: что ты надумал, делай-ка скорее.
И, улыбнувшись всем своим ученикам, велит Искариоту заведовать артельным
ящиком-глоссокомоном, мирской казной. Переглянулись мужики, сообразив, кому
живется весело, вольготно в Палестине. И проворчали что-то вроде "снова наша
не взяла". А может, что-то и другое, я не расслышал.
Он подал знак, Двенадцать поднимались в дальнюю дорогу.
И вот, гляжу, пошли, палимы зноем и духовной жаждой. Он шел, как ходят
в тех краях все пастухи; я говорил вам - впереди отары, стада; за ним -
Двенадцать; в числе Двенадцати - Иуда. И Александр Блок об этом знал,
однако, как ни странно, промолчал. Вот оттого, наверное, голодный пес сбежал
от нашего поэта, теперь он замыкающим трусит и сознает себя при настоящем
деле.
Они ушли в народ, меня взяла досада. Пишу, ей-богу, как кочевник, - не
проникая в сокровенное. Проникновение даровано другим. И независимо от школ
и направлений, за исключением соцреализма. Один из тех, кто наделен уменьем
читать в сердцах, мне очень нужен консультантом, как тот писатель, Виктор
Фи-к в Голицыне. Но этот беда как щекотлив, обидчив и бранчлив. Чуток ты не
по нраву, тотчас из-за бугра ругается: "Антисемит!" (Случаются евреи, для
которых антисемитизм - род допинга. Без юдофобства им и скучно, и грустно, и
некому морду набить в минуты душевной невзгоды. Так русским худо в
отсутствии урода-русофоба. Как не понять? Приходится искать источники
невзгод в самом себе, а не вокруг, не рядом и не далеко.) Так вот,
обидчивый, бранчливый не будет назван. Хочу, однако, подчеркнуть: его
сужденья об Иудиной натуре не повторение задов, а проницанье вглубь; как
эхолот- в пучины.
Так что же там, во глубине? Особая черта натуры сильной, чуткой,
нервной, страстной - желание любви Учителя. Обращенной только на него,
Искариота. Не спешите возражать в том смысле, что это просто-напросто
томленье институтки перед учителем словесности, который, кудри наклоня,
читает нараспев стихи. Нет, тут напряжение высоковольтное. Не надо также и
предполагать, что Учитель - зеркало, в которое глядится Нарцисс из Кариота.
Нарциссы в общем-то самодостаточны. Не то иуды. Они куда как требовательны.
Им подавай-ка доказательства любви едва ль не ежечасно. Как раз вот этим они
и причиняют страданья тем, кто любит их. Христос же, уверяют нас, любил
Иуду. Искариотский был красивым юношей и лучшим из учеников.
Красивый? Юноша? Гм! Нагибин ограничился предобрым псом с опрятными
ногами. А здесь уж не подобием ли флорентийского Давида? Э, тот, сдается, не
обрезан. Какой же он еврей? Но я боюсь перечить. Готов признать Иуду
красивым малым. И снять укор в прелюбодействе с ерусалимскою Юдифью, коль
скоро это было обычным фактором совместных действий.
И все же я робел свое суждение иметь. Но тут вмешался Гений Местности,
а это, извините, отнюдь не местный гений. Вмешался, да. Навеял, нашептал,
напел. Не по-арамейски, не на иврите, не на идиш - представьте, на живом
великорусском. Там Гений Местности стоуст, и есть уста, что изъясняются на
вашем языке.
Там - под смоковницей, среди овалов желтых и зеленеющих увалов, при
влажных плесках овечьего источника, в нежданно налетевшем запахе дымов - там