"Юрий Владимирович Давыдов. И перед взором твоим... (Опыт биографии моряка-мариниста) " - читать интересную книгу автора

английскому языку. О пользе знания иностранных языков произнес Никитин речь
"сильную и убедительную", как отмечает Головнин. Василий зажегся. Терпения у
него достало бы и на полроты. Обнаружились и лингвистические способности. Он
быстро продвигался в шхерах грамматик и лексиконов.
И тогда же, в последний год, прожитый под кровлей Меншикова дворца,
завладела Василием страсть к путешествиям. Эта душевная потребность никогда
уж не угаснет в нем. Будет постоянной. Как пассаты. Как глубинные течения.
Есть стихотворение в прозе "Гавань", напоминающее приморский осенний
закат. Шарль Бодлер воспел аристократическое наслаждение усталого человека.
Человек этот созерцает ритм и красоту гавани, вечное движение волн и
кораблей, вечное движение отплывающих и приплывающих. Лирический герой
Бодлера невраждебно противостоит тем, "в ком еще сохранилась воля жить,
стремление путешествовать или обогащаться".
"Воля жить" сопрягалась у Головнина со "стремлением путешествовать".
Обогащение исключалось, коммерческих удач он не искал. Говоря романтически,
ветер странствий полнил паруса его судьбы. И дунул сильным порывом после
святок 1793 года: 19 января Адмиралтейская коллегия приказала сержанта
Василия Головнина, "выключа из корпуса, произвесть в мичманы".
Уже облаченный в белый мундир, он снимал круглую шляпу в адмиральских
прихожих, и, по тогдашнему обыкновению, смиренно благодарил начальство,
обещая служить по долгу чести и присяги.

Глава вторая


1

В тот же январский день, когда Адмиралтейская коллегия решила участь
Головнина, Конвент решил участь Людовика XVI. А в тот январский день, когда
мичман отвешивал начальству благодарственные поклоны, бывший король Франции
склонился на эшафоте.
Имеет каждый век полосы штилевые и полосы штормовые. Головнин начал
офицерскую службу в конце XVIII века. Конец XVIII века начался ураганно.
Расширенный зрачок мира вперился во Францию. Можно было ненавидеть ее,
можно было восторгаться ею. Невозможно было не замечать ее. Стратегические
движения на континенте, будь то движение мысли или полков, определялись
Францией, соотносились с Францией.
Все вдруг словно бы пустилось в чудовищный круговорот. Басили пушки.
Возникали и распадались коалиции. Согласно правилу - соседи враги злобные -
соседка Франции, там, за Ла-Маншем, подкупала одних, пугала других,
уговаривала третьих. Четвертых она покупала, пугала и уговаривала.
Марс улыбался французам, Нептун - англичанам. По слову Меринга, то была
борьба льва с акулой. Но от этой схватки зависела жизнь сотен тысяч вовсе не
помышлявших ни о величии Франции, ни о могуществе Англии. Борьба была столь
же долгой, сколь и жестокой. История - цирюльник: она умеет "отворять
кровь".
Короткий удар гильотины по Людовику XVI отозвался длинной и мучительной
судорогой - от престола к престолу. Молодящаяся петербургская мадам "слегла
в постель и больна и печальна". Вскоре младший брат казненного граф д'Артуа
получил от государыни шпагу. На ней сияло: "С богом за короля", в рукоятке