"Юрий Владимирович Давыдов. И перед взором твоим... (Опыт биографии моряка-мариниста) " - читать интересную книгу автора

значило пролить ушаты крови.
Чичагову недоставало темперамента. Он "замерз" в полярных плаваниях. И
не сказывались ли годы? Салтыков, сухопутный командующий, сидючи в Выборге,
брюзжал на "водяного" командующего: "Лета старые сопряжены с лишнею
осторожностью. Оно для себя не худо; но для дела вообще - неуспешно". Годы,
конечно, "фактор". Однако Круз, ровесник Чичагова, жаждал боя, наступления,
атаки.
Между тем его величество король держал совет с высшими офицерами.
Поговаривали, что герцог Карл, сникнув, рекомендовал капитуляцию. Это,
конечно, противоречило законам классических трагедий. Густав, драматург,
топнул ногою. Он решился на бегство. Надо признать: на героическое бегство.
Ничего доброго не сулил отчаянный рывок под огнем русского флота.
Шведы смотрели на флюгарки и вымпелы. Бог обязан послать ветер! И
непременно северный или восточный. О, ветер, движитель кораблей, постоянный
в своем непостоянстве, веселый и злой, сладостный и горький...
В ночь на 22 июня ветер удружил шведам. Было облачно, луна светила
робко. В такие ночи Выборгский залив прелестен. Идешь на шлюпке, острова
означаются, как замки, хвоей пахнет и остывающим камнем, летучие тени
облаков, как тени фрегатов.
Не тени фрегатов, не тени кораблей - они сами двинулись по наморщенной
солоноватой серой воде. Позади за кормою туманно всходило солнце.
Шведы шли кильватерной колонной, друг за другом. Они не знали учения о
слабом звене в цепи, но избрали для прорыва именно слабое звено: северный
проход, закрытый лишь отрядом контр-адмирала Повалишина.
В том отряде занимал свое место и "Не тронь меня". И вот уж Василий,
гардемарин, в гуще яростного сражения. В нем шведская ярость играла ва-банк;
в нем русская ярость тех, у кого победа и добыча буквально уплывают из-под
носа.
Отряд Повалишина вывесил огненный заслон. Первым наткнулся на него
74-пушечный "Дристикхетен". Он шел несколько в стороне от "Не тронь меня".
Изо всей мочи бомбардировали его "Петр" и "Всеслав". Жарко приходилось
капитану Пуке. Да ведь недаром определили капитана Пуке передним мателотом,
недаром первым пустили: он идет, идет так близко, что хоть из пистолета
пали. И прорывается. Прорывается и отстреливается. Отстреливается и уходит.
И остальные близенько, гуськом, бегут за счастливцем.
Где-то вдалеке, на адмиральском "Ростиславе", еще мешкают, а тут, где
Головнин, все уж кипит, как в котле со смолою. И гардемарин уж не слышит
командных возгласов, захваченный азартом бешеной свалки. Лишь на мгновение
его словно окатывает ледяной водой: смертельно ранен Джемс Тревенен. Но
сражение не ждет, сквозь огонь и грохот проскакивают шведы, и нельзя думать
о смерти, а надо думать об убийстве.
Налетают на мели, как сослепу, какие-то фрегаты, какие-то транспортные
суда, какие-то галеры. Но шведский хвост упорно вытягивается из выборгского
капкана. Швед уходит, невидимый, как и русский, в густом, темном, едком
пороховом дыму. А концевой корабль "Эникхетен" пылает прощальным факелом,
горит и трещит, как старый дом...
Многое еще будет. Чичаговская погоня, успешное для Густава столкновение
с гребной эскадрой Екатерины. Подсчеты потерь и споры. Будут и награды. За
воинские победы расплачиваются мертвыми душами. Русский мужик сверх того и
живыми душами. Чичагову, например, достанется 2417 крепостных. Деревнями и