"Ю.Н.Давыдов. Этика любви и метафизика своеволия " - читать интересную книгу автора

отличие от российского писателя, считавшего одно время единственно
последовательным выходом из этой ситуации - "выходом силы и энергии" -
самоубийство, и в противоположность Шопенгауэру, убежденному, что одним
самоубийством не спастись и что нужно "убить" саму бессмертную Волю к жизни,
порождающую и саму жизнь, и страх смерти, молодой Ницше рассуждал иначе. Он
уже тогда, в свои 27 лет, считал невозможным избавиться от навязчивой мысли
о смерти, равно как и от поддерживающей в индивидах эту мысль Воли к жизни.
Поэтому ему ничего не оставалось, как предложить перспективу
существования, одержимого Волей к жизни, но одержимого так, что последняя
лишь усиливала страх перед смертью - по принципу: чем сильнее Воля к жизни,
тем кошмарнее и ужаснее страх смерти. Речь шла о том, что жить в одно и то
же время, как бы "не зная" о смерти, а потому и "не страшась" ее, и зная о
ней, о ее беспощадности и неумолимости, а потому страшась ее так, как не
страшится никто другой. Именно таким образом согласно Ницше относились к
смерти древние греки, и для того, чтобы выдержать кошмар такого
существования, не утратить вкус и Волю к жизни, они и создали свою трагедию:
искусство, трансцендирующее страх смерти на путях полного погружения в него
и исчерпания его "до дна".


42

У классической трагедии - трагедии Эсхила и Софокла - существовало,
если верить молодому Ницше (позже он был не во всем с ними согласен), два
орудия периодического "заклятия" смерти и возрождения грека, склонного от
смирения возрождаться к новой активности, к новому служению Воле, -
"дионисийское" и "аполлонийское" начала, характеризующие различные
устремления искусства вообще, однако в трагедии существовавшие бок о бок.
Первое из этих начал помогало "избыть" древнему греку страдания кошмарного
бытия между безудержной Волей к жизни и неизбывным страхом смерти, принуждая
его "бросить взгляд на ужасы индивидуального существования". Но не с его
собственной, индивидуальной точки зрения, а с точки зрения самой
"первосущей" Воли, в темном лоне которой объединяются возникновение и
уничтожение, жизнь и смерть и где отсутствует различие между добром и злом,
добродетелью и преступлением. Человек, отказавшийся от своей
индивидуальности, а вместе с тем и от поверхностного "дневного" сознания и
растворившийся в бесконечном и безмерном океане Единого, тоже испытывает
страдания и муки, но это уже не муки партикулярного интеллекта с его
мелочным разделением на жизнь и смерть, доброе и злое, а муки самой Воли,
которая испытывает мучения не от недостатка, а от избытка - от рвущейся
через край "плодовитости", которая никогда не достигает своей последней
цели: полного самоосуществления, абсолютного тождества с собою.
Однако, пишет автор "Рождения трагедии", опасность этого способа
"избывания" страха смерти и связанного с ним ощущения бессмысленности жизни,
которое и в самом деле дает индивиду "метафизическое утешение", состоит в
том, что он заключает в себе "летаргический элемент" [10], - ведь речь идет
об отключении индивидуального сознания, о деперсонализации индивида. Когда
человек пробуждается от своего "дионисического опьянения", - а в это
состояние его погружает хор, коллективный аспект трагического действа, - он
с еще большим отвращением воспринимает свою индивидуальную жизнь,