"Ю.Н.Давыдов. Этика любви и метафизика своеволия " - читать интересную книгу автора

Как видим, кошмарное ощущение того, что "я держусь за ветки жизни,
зная, что неминуемо ждет дракон смерти, готовый растерзать меня, и не могу
понять, зачем я попал на это мучение" [5], не способствует ни укреплению
нравственного самосознания человека, ни активизации культурно-творческой
деятельности. Наоборот, змеиный взор этого многоголового чудовища обладает
способностью парализовать нравственное сознание и творческую волю индивида.
Единственное, к чему остается способным человек, загипнотизированный
неотступно преследующим его кошмарным видением смерти, - это способность к
разоблачительству: выворачиванию наизнанку, ерническому сведению к низшему и
примитивному, глумливому сбрасыванию с пьедестала всего, чему он когда-либо
поклонялся, что он когда-либо принимал за нечто высшее. Речь идет о
своеобразной "игре в ничто", заключающейся в сбрасывании в бездну Небытия
всех истинно человеческих определений. Созерцая, как они исчезают там,
индивид, загипнотизированный "драконом смерти", испытывает нечто вроде
облегчения ("Все там будем!.."), впрочем, облегчения временного и
иллюзорного.
Любопытно, что этот вариант, который приняли как "модус" своего
существования довольно многие из последователей Шопенгауэра на Западе, не
представлялся Толстому заслуживающим сколько-нибудь серьезного внимания,
когда он напряженно и мучительно размышлял о возможных путях "выхода" из
своей кризисной духовной ситуации.
"Я нашел.., - вспоминает впоследствии писатель свои душевные метания
кризисной поры, - что... есть четыре выхода из того ужасного положения, в
котором мы все находимся.
Первый выход есть выход неведения. Он состоит в том, чтобы не знать, не
понимать того, что жизнь есть зло и бессмыслица...
Второй выход - это выход эпикурейства. Он состоит в том, чтобы, зная
безнадежность жизни, пользоваться покамест теми благами, какие есть...
Третий выход есть выход силы и энергии. Он состоит в том, чтобы, поняв,
что жизнь есть зло и бессмыслица, уничтожить ее...
Четвертый выход есть выход слабости. Он состоит в том, чтобы, понимая
зло и бессмысленность жизни, продолжать тянуть ее, зная вперед, что ничего
из нее выйти не может" [6].


36


Первые сомнения Толстого
Лев Толстой искренне признается, что больше всего ему импонировал
третий выход - "выход силы и энергии", то есть самоубийство, однако что-то
мешало ему покончить с собой. Причем этим "что-то" не было, по мнению
писателя, ни бессмысленное желание жить (как раз ощущение бессмысленности
жизни, коль скоро оно было осознано, - оно-то соблазняло его к
самоубийству), ни страх смерти: последний опять-таки скорее побуждал
покончить счеты с жизнью, чтобы скорее прервать, прекратить ее - по
принципу: "Лучше ужасный конец, чем ужас без конца". Этим "что-то" было
ощущение какой-то внутренней порочности, нравственной ущербности владевшего
им умонастроения. "Теперь я вижу, - констатирует автор "Исповеди", - что
если я не убил себя, то причиной тому было смутное сознание несправедливости