"Ю.Н.Давыдов. Этика любви и метафизика своеволия " - читать интересную книгу автора

конечно же, не имеем в виду констатацию того самоочевидного факта,
известного каждому, как правило, уже с ранних детских лет, что человек -
конечное существо, подобное в этом отношении всем прочим живым телесным
существам, что он смертен. В той или иной форме - в форме мифа, религии или
философии - человечество всегда отдавало себе отчет об этом суровом факте,
отводя ему вполне определенное и не такое уж незначительное место в
культуре, - скелет, вооруженный косой, только один из великого множества
образных способов символизации этого факта, выработанных различными народами
за их многовековую историю. Но сколь бы пронизывающей, гипнотизирующей,
поражающей воображение любого смертного ни была время от времени навещающая
его мысль о том, что ему - увы! - не дано жить вечно, здоровая
духоподъемлющая культура всегда находила эффективные средства справиться с
нею: найти удовлетворяющие людей ответы на вопросы, возбуждаемые этой
мыслью, сделать так, чтобы вездесущий персонаж с косой в костлявых суставах
не выступал на авансцену человеческого сознания, не застил свет жизни.

С точки зрения такой культуры смерть неизменно представала как хотя и
неотъемлемый, непременный, но все же лишь подчиненный, служебный момент
целостности универсума, выполняющий в нем специфически "технические"
функции, конкретно-индивидуальное содержание каковых определяется высшей
инстанцией - богом или судьбою, абсолютом или Природой. Ни одна человеческая
кончина не рассматривалась при этом как результат спонтанного произволения
смерти, хотя это совсем не исключало у нее (то есть у ее олицетворения,
рожденного наивной фантазией народа) и собственного рвения и азарта. На
костлявой ноге смерти всегда угадывалась невидимая, но прочная цепь, которую
держал некто, неизмеримо более могущественный и властный, чем она, всегда
имевший возможность поставить эту кровожадную старуху на свое место - в
сумрачный угол жизни, подальше от яркого солнечного света. Там и должна она
была стоять в нетерпеливом ожиданий, пока не исполнится срок, отведенный
тому или иному конечному существу, - лишь после этого ей дозволялось
прикоснуться к нему, дабы свершить неизбежное и необходимое, заранее и без
нее решенное. И между прочим, как раз это ощущение "подконтрольности"
смерти, сознание того, что действует она отнюдь не на свой страх и риск, а
покорствуя высшей воле, сообщало ее облику некий оттенок приниженности и
даже комизма - этой эстетической формы примирения с нею.


19

Вполне понятно, что такой персонаж не мог глубоко и надолго завладеть
человеческим интеллектом: напряженно ищущая мысль быстро "проскакивала"
через него, обнаруживая за его спиной гораздо более мощные силы, от которых
зависела сама "конечность" и "смертность" человека и которые, следовательно,
обусловливали и саму смерть. Обнаружив за исполнительной инстанцией
законодательную, мысль теряла интерес к первой и тем с большей
настойчивостью взывала ко второй, ища у нее разгадку смерти. Так
преодолевался страх перед неистовой смертью, превращаясь в проблему смысла
жизни. Схема, которой следовали в своем поступательном развитии и
первобытная мифология, и народная религия, и нравственная философия
образованных слоев общества. Живые, растущие культуры до-буржуазного