"Эйв Дэвидсон. Сила всякого корешка (Авт.сб. "Феникс и зеркало")" - читать интересную книгу автора

Тропа врезалась в выступ покатого холма и неспешно тянулась мимо еще
крепких, но сильно заросших каменных стен, то под лучами солнца, то в
тени. Может, тишина и не была там глубже, может, ему просто вдруг так
показалось. Ему уже чуть ли не хотелось услышать недозволенный стук топора
и его однообразное эхо. Но он его не услышал. Лишь что-то крадучись
перемещалось в подлеске. Потом он внезапно очутился возле дома. Древний
попугай что-то пробормотал, пес поднял голову и равнодушно опустил ее.
Офицер полиции медленно подошел и уверенно оповестил о своем присутствии.
Никто не откликнулся. Откуда-то донесся высокий слабый голос, не то
говоривший нараспев, не то тихонько напевавший. Попугай нахмурился,
внезапно превратился в двух нахмуренных попугаев, но это продлилось всего
секунду. Карлос, пожалуй, приободрился, а вовсе не наоборот... казалось,
мощного воздействия curandero и его дома достаточно, чтобы умерить его
хворобу, какой бы она ни была. Он снова оповестил о своем присутствии и
толчком распахнул дверь.
В доме стоял полумрак (естественно, как и положено) и запах (вполне
отчетливый) дыма горящих дров, трав, рома и ряда прочих вещей, а среди них
- узнаваемый незамедлительно, с первого же раза - самого Исидро Чаче. Он
сидел на корточках на полу, напевая свою странную песню, разбрасывая по
полу разноцветные семена из крашеной тыквенной бутыли, разглядывая
образовавшийся рисунок в свете единственного солнечного луча, затем опять
собирая семена, чтобы вновь их рассыпать. Песня его внезапно стихла.
"Abuelita [бабуля (исп.)] Ана должна умереть", - сказал он прозаичным
тоном. Из слабого и высокого голос его превратился в вязкий и мощный.
Карлос весь сжался. Неужели curandero намеревается... Потом он
вспомнил, кто такая Abuelita Ана и успокоился. "Сколько лет ее помню, она
все умирает", - сказал он. Бабушка Ана под двадцатислойными одеждами, ее
поднос с таблетками, целебными мазями, примочками и эликсирами; пальмовые
ветви, четки и иконы, ее амулеты на счастье и ее патентованные лекарства с
изображениями и подписями серьезных бородатых испанских докторов... и
прежде всего, ее длинные, толстые и грязные ногти желто-серого и черного
цвета.
Исидро Чаче кивнул. "Я не давал ей умереть, - сказал он. - Но я больше
не смогу этого делать. Быть может, сегодня... Быть может, завтра... - Он
пожал плечами. - Кто знает?"
- А как вы себя чувствуете, Сэр Целитель?
- Я? Очень хорошо. Господь и святые любят меня, - он усмехнулся.
Карлос вспомнил, что он - полицейский, а к славным обязанностям
полицейского никто не относится с презрением, и сказал: "Надеюсь, вас
никто не беспокоил".
Знахарь широко раскрыл оба глаза, и больной, и здоровый. "Беспокоил
_меня_? Да кто бы посмел? - сказал он, - вот _вас_ кто-то беспокоил".
Взгляд Карлоса Родригеса Нуньеса замер. Он вздохнул, и этот вздох
перешел в рыдание. Не вполне владея голосом, он поведал целителю о своих
бедах... какие жуткие голоса ему слышатся, какие жуткие видятся лица, как
болит тело и голова, как она кружится, как двоится у него в глазах, как
недружелюбно и враждебно относятся к нему люди и - наконец - как он боится
потерять работу.
Если не хуже того.
Выражение лица curandero, слушавшего, кивая головой, не сильно