"Альфонс Доде. Бессмертный" - читать интересную книгу автора

подбородью, для которого эти похороны были, очевидно, первым серьезным
делом, а главное - печальная музыка и приглушенный бой барабанов
растрогали Фрейде. Он проникся бесконечным благоговением, и, как всегда,
когда его охватывало сильное чувство, к нему слетели рифмы. Начало было
очень удачное: широко и образно передавалась душевная тревога, грусть,
тоска, потрясение, переживаемые страной при утрате великого человека. Но
он остановился на полуслове, чтобы предложить место Данжу, который,
явившись с большим опозданием, проходил по храму, сопутствуемый шепотом и
взглядами женщин. Он шел, высоко закинув свою гордую суровую голову,
привычным жестом проводя по ней ладонью, вероятно, для того, чтобы
убедиться, на месте ли парик.
"Он меня не узнал, - подумал Фрейде, озадаченный уничтожающим взглядом,
которым академик смерил эту козявку, дерзнувшую подать ему знак, - должно
быть, мои бакенбарды..."
Отвлекшись от своих стихов, кандидат принялся обдумывать план атаки,
визиты, официальное письмо на имя непременного секретаря. Но ведь
секретарь умер... Назначат ли Астье-Рею еще до каникул? А когда состоятся
выборы? Его заботило все, вплоть до мелочей, до заказа мундира. Обратиться
ли к портному мэтра? Можно ли у того же портного получить треуголку и
шпагу?

Pie Iesu Domine...
[Господи Иисусе милостивый (лат.)
(из католической заупокойной службы)]

Прекрасный голос профессионального певца раздался за алтарем, моля
даровать покой Луазильону, которого милосердный бог, казалось, собирался
жестоко терзать, потому что вся церковь во всех тонах, во всех регистрах
взывала соло и хором: "Упокой его, упокой, господи! Да почиет он с миром
после стольких интриг и треволнений!"
Этому печальному, проникавшему в душу напеву вторили из глубины собора
рыдания женщин, покрывавшиеся трагическим воплем Маргариты Оже, ее
страшным воплем из четвертого акта "Мюзидоры". Вся эта скорбь глубоко
взволновала добродушного кандидата, пробудила в нем воспоминания о других
утратах, о других горестях: он думал о своих покойных родителях, о сестре,
заменившей ему мать, приговоренной всеми врачами, которая знала это и во
всех письмах об этом говорила. Увы! Доживет ли бедняжка до торжественного
дня?.. Слезы застилали глаза, и ему пришлось утереть их.
- Это уж слишком... Это уж слишком... Вам все равно не поверят, -
ехидно пробурчал над самым его ухом толстяк Лаво.
Фрейде обернулся в гневе, но в это самое время молоденький офицер
яростно скомандовал:
- На... плечо!..
Лязгнули ружья, и орган загремел "Марш на смерть героя".
- Процессия двинулась к выходу. Во главе, как и прежде, президиум:
Газан, Ланибуар, Деминьер, и добрый учитель Фрейде Астье-Рею. Теперь они
были великолепны. Попугаечно-зеленый цвет их расшитых золотом мундиров
тонул в полумраке высоких сводов. Они выходили из глубины храма парами и
медленно, точно нехотя, направлялись к огромному, сияющему квадрату - к
открытым настежь высоким дверям. За президиумом следовала вся корпорация,