"Альфонс Доде. Бессмертный" - читать интересную книгу автора

позавидовали бы в наше демократическое время, когда все можно купить, за
исключением родовитости. И какая тому причина? Он хочет, чтобы его любили
ради него самого, - вот и понимай, как знаешь. Княгиня Розен меж тем
отказалась от паладина, изваянного для княжеской усыпальницы. Об этой
статуе много разговоров было в семье художника, в которой с трудом сводят
концы с концами. "Когда мы продадим паладина, мне купят заводную лошадку",
- говорил сынишка, а бедная мать тоже рассчитывала на рыцаря, чтобы
заткнуть дыры и хозяйстве, тогда как сам Ведрин видел в деньгах, следуемых
ему за этот шедевр, только возможность три месяца постранствовать на
дахабиэ по Нилу. Ну, а теперь рыцарь не продан и оплачен будет бог знает
когда, после судебного процесса и экспертизы. Но не думай, что их это
смутило: ничуть не бывало. Придя к ним в Счетную палату на следующий день
после этого неприятного известия, я застал Ведрина за мольбертом:
счастливый и довольный, он делал на большом холсте набросок девственного
леса, наступающего на развалины разрушенного пожаром дворца. Сидевшие
сзади жена и сынишка с восторгом смотрели на него, и г-жа Ведрин тихо и
вполне серьезно сказала мне, баюкая свою девочку: "До чего мы рады! Ведрин
взялся наконец за живопись!.." Право, не знаешь, смеяться тут или плакать!
Милая сестра. Из того, как нескладно написано мое письмо, ты можешь
заключить, в каком лихорадочном волнении протекает моя жизнь с тех пор,
как я добиваюсь кресла в Академии. Я бываю в "приемные дни" то у одних, то
у других - на обедах и вечерах. Меня даже считают "зеброй" милейшей г-жи
Анселен, потому что я усердно посещаю ее пятницы, а по вторникам захожу к
ней в ложу во Французской комедии. Во всяком случае, я еще весьма
неотесанная "зебра", несмотря на некоторые изменения, которым я подверг
свою персону соответственно канонам академическим и светским. Ты будешь
немало удивлена, когда меня увидишь. В прошлый понедельник состоялся
интимный прием у герцогини Падовани, где я удостоился быть представленным
великому князю Леопольду. Его высочество в самых лестных выражениях
отозвался о моей последней книге, о всех моих книгах, которые он знает не
хуже меня самого. Замечательные люди эти иностранцы! Но лучше всего я себя
чувствую у супругов Астье, в патриархальной семье, дружной и простой. На
днях после завтрака мэтру принесли новый академический мундир, и мы его
примерили; я говорю "мы", потому что мэтр захотел посмотреть на меня в
этом одеянии, расшитом пальмами. Я надел мундир, треуголку в прицепил
шпагу, настоящую шпагу, моя дорогая, которая вынимается из ножен и даже
имеет посредине желобок для стока крови. Признаюсь, я показался себе
весьма представительным. Пишу тебе об этом, чтобы ты уяснила себе степень
этой ценнейшей для меня дружбы.
Возвращаясь в тишину своей маленькой кельи - если уж слишком поздно,
чтобы писать тебе, - я принимаюсь за подсчеты. В полном списке академиков
я отмечаю тех, кто будет голосовать за меня, а затем сторонников Дальзона.
Я произвожу вычитание, сложение - увлекательнейшее занятие! Я тебе потом
покажу. Как я уже говорил, за Дальзона стоят "князья", но автор
"Орлеанского дома", принятый в Шантильи (*33), должен меня привести туда и
представить в ближайшее время. Если я понравлюсь, - с этой целью я
заучиваю наизусть описание битвы при Рокруа (*34); видишь, каким ловким
становится твой брат? - итак, если я понравлюсь, автор "Обнаженной",
вышедшей в издании "Эрополис", потеряет самую верную опору. Что же
касается моих убеждений, то я от них не отрекаюсь. Я республиканец,