"Альфонс Доде. Бессмертный" - читать интересную книгу автора

которого никогда двадцати франков не водилось... Мне это известно от его
друга Фредерика Леметра (*30). У него никогда не было двадцати франков...
И вы хотите, чтобы Академия..." (*31) Старый Рею, трубочкой приложив руку
к уху, вообразил, что говорят о жетонах, и сообщил нам забавный случай с
его другом Сюаром (*32), который, явившись в Академию 21 января 1793 года,
в день казни короля, воспользовался отсутствием коллег и забрал себе все
двести сорок франков, отпускаемых на каждое заседание.
Этот старик с его неизменным: "Я сам это видел..." - хороший
рассказчик, и если бы не глухота, он был бы блестящим собеседником. В
ответ на несколько строф, произнесенных мною в честь, его изумительного
долголетия, Жан Рею ответил чрезвычайно благосклонно, назвав меня "дорогой
собрат". Мой учитель Астье поправил его; "Будущий собрат". Смех, крики
"браво", а потом, при прощании, они все величали меня "будущим собратом",
крепко и многозначительно жали мне руку и говорили: "До свидания, до
скорой встречи!" - как бы намекая на мой предстоящий визит. Сущее
мытарство эти академические визиты, но раз всем приходится через это
пройти... Астье-Рею рассказал мне после обеда у Вуазена, что перед его
избранием старый Дюфор заставил его прийти десять раз и ни разу не принял.
Астье упрямо явился в одиннадцатый и был принят как нельзя лучше. Нужна
настойчивость. "В настоящее время я занимаюсь самым унизительным и скучным
делом: добиваюсь кресла в Академию", - говорит в своих письмах Мериме. И
уж если такие люди гнули спину, подавая нам этим пример, то имеем ли мы
право быть горделивее их?
В сущности, если Рипо-Бабен или Луазильон умрут - жизнь обоих в
опасности, хотя Рипо-Бабен внушает мне больше доверия, - моим единственным
серьезным конкурентом будет Дальзон. Талантлив, богат, в прекрасных
отношениях с "князьями", к тому же у него превосходный винный погреб.
Против Дальзона только недавно обнаруженный грешок молодости:
"Обнаженная", книжонка в шестьсот стихотворных строк, выпущенная анонимно
в издательстве "Эрополис", весьма двусмысленная! Уверяют, что он скупил
весь тираж и уничтожил его, но что еще осталось в обращении несколько
экземпляров с собственноручной надписью автора. Бедняга Дальзон
протестует, открещивается, как может, но Академия воздерживается от
суждения, пока не будет выяснен вопрос; вот почему мой учитель, не входя в
подробности, определенно заявил мне в прошлый вечер: "Я не стану
голосовать за Дальзона". Академия - это салон, вот что нужно понять прежде
всего. Туда можно войти только в приличном виде, с незамаранными руками.
Как бы там ни было, я слишком порядочный человек и слишком уважаю своего
противника, чтобы нанести ему удар из-за угла. А Фажа, переплетчика
Счетной палаты, этого странного маленького горбуна, осведомленного о всех
библиографических редкостях, которого я иногда встречаю в мастерской
Ведрина, я решительно осадил, когда он вздумал предложить мне один из
надписанных экземпляров "Обнаженной". "Ну что ж, возьмет господин Мозер",
- невозмутимо заметил он.
По отношению же к Ведрину мое положение становится затруднительным. В
пылу первых встреч я пригласил его к нам в деревню с женой и детьми, а
теперь уж не знаю, как и быть, если в то же время приедут супруги Астье и
Лаво, которые его не переносят. Это такой резкий, такой оригинальный
человек! Представь себе; он дворянин, маркиз де Ведрин, а еще в коллеже
скрывал свой титул, свое дворянское происхождение, чему очень многие