"Альфонс Доде. Бессмертный" - читать интересную книгу автора

(*29) Торжество было организовано по предложению Лаво, и если эта затея и
обошлась мне в пятьдесят луидоров, зато она позволила подсчитать число
моих сторонников. Нас было двадцать пять человек за столом, все академики,
за исключением Пишераля, Лаво и меня. Из них я могу твердо рассчитывать на
семнадцать - восемнадцать голосов, остальные еще колеблются, но, видимо,
расположены в мою пользу. Обед был отличный и прошел очень оживленно...
Ах да, кстати! Я пригласил Лаво в Кло-Жалланж на время каникул в
Академии, где он занимает должность библиотекаря. Мы поместим его в
большой угловой комнате, которая выходит на фазаний двор. Я не считаю Лаво
хорошим человеком, но пригласить его следует: это "зебра" герцогини. Не
знаю, писал ли я тебе, что наши светские дамы так называют холостого
друга, ничем не занятого, неболтливого и исполнительного, всегда готового
к услугам, способного выполнить любое щекотливое поручение, которое не
доверишь слуге. Являясь чем-то вроде дипломатического курьера, "зебра",
если он молод, исполняет порой и более приятные обязанности, обычно же это
животное воздержанное, неприхотливое, оно довольствуется незначительными
знаками благосклонности: местом в конце стола, возможностью поважничать за
счет своей дамы и ее салона. Думаю, однако, что Лаво сумел извлечь из
этого положения и нечто другое. Он очень ловкий человек, и его
побаиваются, несмотря на его кажущееся добродушие: это "старший поваренок
в двух кухнях", как он сам себя называет, - в академической и
дипломатической. Он предостерег меня от рытвин и капканов, которыми усеян
путь в Академию, до сих пор неведомых моему учителю Астье. Этот большой
наивный ребенок поднимался вверх по прямой дороге, не подозревая об
опасностях, не сводя глаз с купола, веря в свою силу и в свои книги, но он
уже сто раз свернул бы себе шею, если бы не его жена, женщина крайне
ловкая, руководившая им без его ведома.
Лаво мне тоже отсоветовал публиковать до первого вакантного кресла в
Академии мои "Думы сельского жителя". "Нет, нет, - сказал он мне, - вы уже
достаточно преуспели... Если бы вы еще могли намекнуть, что больше не
будете творить, что вы выдохлись, исписались, что вы просто светский
человек... Академики это обожают". Следует присоединить эти слова к
ценному совету Пишераля: "Не приносите им ваших книг". Видно, чем меньше у
тебя трудов, тем больше возможностей. Весьма влиятельный человек этот
Пишераль; он тоже приедет к нам летом, ему можно будет отвести комнату в
третьем этаже, хотя бы бывшую кладовую, там видно будет. Сколько предстоит
тебе хлопот, бедная моя Жермен, да еще при твоем слабом здоровье!.. Но
ничего не поделаешь! И без того уже досадно, что у нас нет открытого дома
зимою в Париже, что мы не можем принимать у себя, как Дальзон, Мозер и
другие мои конкуренты. Лечись же, выздоравливай, ради бога!..
Возвращаюсь, однако, к торжественному обеду. Разумеется, там много
говорилось об Академии, о тех, на ком останавливается ее выбор, о ее
значении, о хороших и дурных толках на ее счет. По мнению Бессмертных, все
хулители этого высокого учреждения просто неудачники, которым не удалось
туда попасть; что же касается некоторых случаев забывчивости, на первый
взгляд непонятных, то для каждого имеется веская причина. Когда я робко
назвал имя Бальзака, нашего великого земляка, беллетрист Деминьер,
ставивший когда-то шарады в Компьенском дворце, вышел из себя: "Бальзак! А
вы его знали? Имеете ли вы понятие, милостивый государь, о ком вы
говорите?.. Беспорядочнейший субъект, форменная богема! Человек, у