"Альфонс Доде. Бессмертный" - читать интересную книгу автора

Жан Рею. Философа забыли представить августейшему гостю, и он этим весьма
огорчен, его длинный нос еще больше вытягивается, как бы молит на
расстоянии: "Да посмотрите же! Разве это не нос Паскаля?" К тому же самому
дивану из-под едва разомкнутых век устремлены взоры г-жи Эвиза, которые
обещают все, что только его высочеству будет угодно, когда и как ему будет
угодно, только бы его высочество побывал у нее, почтил бы своим
присутствием ее следующий понедельник. Сколько бы ни меняли декорации,
пьеса остается та же: тщеславие, подлость, низкопоклонство, лакейская
потребность холуйствовать и пресмыкаться. Пусть жалуют к нам высокие
иноземные гости: в наших старых кладовых сохранилось все необходимое для
их приема.
- Генерал!
- Чего изволите, ваше высочество?
- Я так и не попаду на балет...
- А зачем же мы тогда здесь, ваше высочество?
- Право, не знаю... Готовится какой-то сюрприз... Ждут только, чтобы
нунций уехал...
Они чуть слышно произносят слова, едва шевеля губами, не глядя друг на
друга, ни один мускул не дрогнул на их напряженных лицах. Адъютант рядом
со своим властелином, которому он старательно подражает, так же гнусавя и
лишь изредка жестикулируя, сидит неподвижно на краешке дивана, округло
положив руку на бедро, окаменев, словно на параде или у барьера
императорской ложи в Михайловском театре (*21). Старик Рею стоит перед
ними и ни за что не соглашается сесть, не соглашается перестать говорить,
перестать ворошить покрытые пылью воспоминания своей столетней жизни. Он
знавал стольких людей, следовал стольким модам! И чем отдаленнее событие,
тем лучше он его помнит. "Я сам это видел". Он останавливается на минуту,
окончив очередной рассказ, и устремляет глаза вдаль, к исчезающему
прошлому, потом приступает к следующей истории. То он у Тальма в Брюнуа,
то в будуаре Жозефины, заставленном музыкальными шкатулками и клетками со
сверкающими колибри, которые щебечут и хлопают крыльями. Вот он завтракает
с г-жой Тальен (*22) на Вавилонской улице. Ее чудесные обнаженные бедра
своими очертаниями похожи на лиру, длинная кашемировая ткань ниспадает с
них и ложится у ее ног, стоящих на котурнах, плечи прикрыты вьющимися
распущенными волосами. Он сам видел это полное матово-бледное тело
испанки, вскормленное на миндальном пирожном, и при этом воспоминании
загораются его маленькие, глубоко запавшие глазки без ресниц.
А на террасе, в теплом сумраке сада, беседа ведется вполголоса.
Приглушенный смех звучит в темноте, полукругом сверкают красные огоньки
сигар.
Лаво, чтобы позабавить Данжу и Поля Астье, расспрашивает молодого
итальянца о случае с кардинальской шапкой и скуфьей.
- Его высокопреосвященство говорит мне: "Пепино!.."
- Но дама, граф, та дама, там, на вокзале?..
- Cristo, как она была хороша! - глухим голосом произносит итальянец.
И тут же, словно желая исправить впечатление от плотоядного признания,
он добавляет елейным голосом:
- И simpatica [симпатична (итал.)], главное, simpatica...
Все парижанки кажутся ему красивыми и симпатичными. Ах, если бы ему не
нужно было возвращаться на службу!.. Разгорячившись от выпитых французских