"Альфонс Доде. Бессмертный" - читать интересную книгу автора

подумаешь!.. Что это дает?.. Деньги? Ты получаешь несравненно больше за
свое сено... Известность? Разве что где-нибудь в уголке сельской церкви
величиною в мою ладонь... Если бы еще этим приобретался талант, если бы
тот, кто им наделен, не утрачивал его, попав туда - в ледяной холод дворца
Мазарини! "Академия - это салон". Понимаешь, что это значит? Приходится
подчиняться общему тону, не касаться определенных вопросов или смягчать
их. Прощайте, вдохновенные порывы, прощайте, смелые дерзания! Самые пылкие
стихают, не смеют пошевельнуться из боязни за свой зеленый мундир - все
равно что дети, которых нарядят в воскресный день, а потом скажут:
"Играйте, забавляйтесь, но только, упаси боже, не перепачкайтесь". Можно
себе представить, как они забавляются... Бессмертным остается, конечно,
лесть, расточаемая им в академических кухнях, и обожание прекрасных дам,
которые там подвизаются. По до чего же это скучно! Я знаю это по
собственному опыту. Меня не раз туда таскали. Да, как говорит старик Рею:
"Я сам это видел..." Напыщенные дуры произносят фразы, заимствованные из
журналов и плохо ими переваренные, которые вылетают у них изо рта, точно
ленточки с надписями у персонажей ребуса. Я слышал, как госпожа Анселен,
эта толстая кумушка, глупая, как гусыня, гоготала от восторга, внимая
остротам Данжу, театральным репликам, состряпанным на скорую руку и столь
же малоестественным, как завитки его парика...
Фрейде был ошарашен: Данжу, этот итальянский пастух, и вдруг в парике!
- О, не настоящий парик, а только накладка!.. Я выдерживал у госпожи
Астье чтения по этнографии, способные убить гиппопотама, а у герцогини,
надменной и строгой в обхождении, встречал эту старую обезьяну Ланибуара,
занимающего почетное место, который вел себя столь непристойно, что
всякому другому - не Бессмертному - давно бы указали на дверь каким-нибудь
словечком, во вкусе Падовани, уверяю тебя... Забавнее всего, что Ланибуар
попал в Академию только благодаря герцогине; он униженно ползал у ее ног,
молил и клянчил, чтобы она ему помогла... "Выберите его, - говорила
герцогиня моему кузену Луазильону, - выберите, чтобы мне от него
избавиться..." Теперь же она чтит его, как бога, сажает за столом рядом с
собой, заменив былое презрение самым пошлым поклонением - точь-в-точь как
дикарь, который преклоняет колени и трепещет перед идолом, сделанным его
же руками. О, я знаю эти академические салоны: глупость, пошлость, мерзкие
интрижки!.. И ты стремишься туда? Скажи на милость, - зачем? Живешь ты
так, что лучше и желать нельзя. Я ведь ничем не дорожу, а чуть не
позавидовал тебе, глядя на вас с сестрой в Кло-Жалланже: чудесный дом на
пригорке, высокие потолки, огромные камины, в которых может поместиться
человек, кругом дубы, поля, виноградники и река. Словом, привольная жизнь
барина-помещика, как ее описывает в своих романах Толстой: рыбная ловля,
охота, хорошие книги, не очень глупые соседи, не слишком плутоватые
фермеры, наконец - чтобы не отупеть в этом постоянном благополучии, -
улыбка твоей больной сестры, такой утонченной, такой живой, несмотря на
недуг, приковавший ее к креслу, такой счастливой, когда ты, возвратясь с
прогулки на вольном воздухе, читаешь ей хороший сонет или стихи, навеянные
природой, льющиеся из самой глубины души, которые ты набросал карандашом,
сидя верхом на лошади или лежа ничком в траве, вот как мы сейчас, только
без этого страшного грохота ломовых телег и воя труб...
Ведрину пришлось умолкнуть. Тяжелые подводы, груженные железным ломом,
сотрясавшие землю и дома, оглушительный звук рожка в соседней драгунской