"Альфонс Доде. Бессмертный" - читать интересную книгу автора

решают два "князя", три "книжных червя" и два "лицедея". Так в тесном
кругу канцелярских служащих подразделяются члены Французской академии.
"Князья" - это лица, принадлежащие к знати и к высшему духовенству,
"книжные черви" - профессора и ученые, "лицедеи" - адвокаты, театральные
деятели, журналисты и писатели.
Получив адреса своих судей - "князей", "лицедеев" и "книжных червей", я
преподнес надписанный мною экземпляр милейшему Пишералю, другой, как
полагается, просил передать бедному г-ну Луазильону, непременному
секретарю, который, как я слышал, сейчас при смерти, затем поспешил
развезти остальные во все концы Парижа. Погода стояла прекрасная.
Булонский лес, который я проехал, возвращаясь от Рипо-Бабена - "Поднесите
только к губкам", - благоухал боярышником и фиалками, и мне почудилось,
что я дома в самые первые дни ранней весны, когда в воздухе еще свежо, а
солнце уже сильно греет, и у меня явилось желание бросить все и вернуться
в Жалланж, к тебе. Пообедал на бульваре в полном одиночестве, тоскуя;
закончил вечер во Французской комедии, где давали "Последнего Фронтона"
Деминьера. Деминьер - член жюри по присуждению премии Буассо, поэтому
только тебе я признаюсь, как бездарны показались мне его стихи. От жары и
газовых ламп кровь приливала у меня к голове. Актеры играли точно при
дворе Людовика XIV, и в то время как они тянули александрийские стопы
(*8), будто разматывали длинные пелены, окутывающие мумию, запах
жалланжского терновника продолжал преследовать меня, и я твердил про себя
чудесные стихи Дю Белле (*9), почти что нашего земляка:

И крепких мраморов на кровле шифер скромный,
И Тибра галльская Луара мне милей,
И палатинских круч мой маленький Лирей,
И влажности морской - анжуйский воздух томный.

Все утро бегал по городу, останавливался у книжных магазинов, стараясь
отыскать в витринах свою книгу. "Лесная нимфа"... "Лесная нимфа"... -
только и видишь эту "нимфу", опоясанную бандеролью с надписью "Новинка", и
лишь кое-где - мой томик "Бог в природе", жалкий, затерянный... Когда на
меня не смотрели, я клал его сверху на груду книг, на самом виду, но никто
не обращал на него внимания. Впрочем, нет, на Итальянском бульваре
какой-то негр, весьма почтенный, с умной физиономией, минут пять
перелистывал мою книжку, потом ушел, так и не купив ее. Мне хотелось
подарить ему свои стихи.
За завтраком в уголке английской таверны я пробежал газеты. Ни слова
обо мне, ни единого объявления. До чего небрежен этот Маниве! Разослал ли
хоть книги, как он мне клятвенно обещал? Столько появляется новинок! Париж
просто наводнен ими. А все же грустно становится, когда вспомнишь, с каким
восторгом, с каким лихорадочным трепетом писались эти стихи, как они жгли
тебе пальцы, какими казались прекрасными, способными потрясти и озарить
мир, - и вот они явились в этот мир и стали еще более неведомыми, чем в то
время, когда только складывались в твоем мозгу; это напоминает те бальные
туалеты, которые надеваются при восторженном одобрении всей семьи, в
полной уверенности, что они все затмят, все превзойдут, а при ярком свете
люстр теряются в нарядной толпе. Какой счастливец этот Эрше! Его читают,
его понимают. Мне попадались навстречу женщины с только что вышедшим