"Софрон Петрович Данилов. Огонь (1979)" - читать интересную книгу автора

печальная, была раздражительна сверх всякой меры, принималась плакать. А
как-то, справившись со своей тоской, Маайа полушутя-полусерьёзно сказала
Нартахову:
- А знаешь, мне даже жаль, что девочка не твоя дочь. Я бы простила
твою неверность ради ребёнка, коль уж своему быть не суждено. Вырастили бы
мы малышку, может, и осталась бы с нами.
С тех пор прошло четыре года. Вика - так звали девочку - ходит в
детский сад, и Маайа почти ежедневно находит время, чтобы встретиться с
нею. И девочка ждёт Маайю и грустит, если её долго нет. Иногда на выходные
дни Маайа, с разрешения матери, приводит маленькую Вику домой, и тогда в
тихой квартире Нартаховых весь день слышны весёлые голоса и смех.
Сказать, что Нартахова, за которого так решительно проголосовали
рабочие, сопровождали в работе только удачи, было бы неверно. Неудач,
пожалуй, было даже больше. Малые возможности - не хватает жилья, мало мест
в детских яслях - да и порой, что там скрывать, замороченность начальства,
озабоченного лишь выполнением производственного плана, не позволяли сделать
так, как велела совесть, и тогда приходилось выслушивать от рабочих, от тех
же самых, что хвалили его на собрании, колючие обидные слова. Было, всё
было.
Да и самому ему порой приходилось быть резким и говорить гневные
слова, особенно тем, у кого слова "совесть" и "работа" не живут рядом. И
ещё придётся говорить. Если бы все понимали, какая тесная связь должна быть
между этими словами, то не загорелась бы и электростанция - не было бы
причины для пожара. Да и, на худой конец, дежурный дизелист, будь он там,
где ему быть положено, а не дома, мог бы потушить едва начавшийся пожар, не
дав огню набрать силу.
"Постой, - сам себя остановил Нартахов. - А как же это я попал в
больницу?" Ах да! Он хотел пробиться внутрь электростанции, и в этот момент
на него, кажется, свалилось горящее бревно. И он упал. Вот откуда ожоги.
Похоже, что огонь собирается преследовать его всю жизнь. Огонь и боль
обожжённого тела. Ведь и тогда, около погибшего танка, его жгла такая же
боль.
Прямо над собой танкист Нартахов увидел сумеречное небо с низкими
холодными облаками, подкрашенными снизу красными лучами заходящего солнца.
Семёну казалось, что тело его наполнено горячим свинцом и этот свинец своей
тяжестью вдавливает его в землю, не даёт возможности пошевелить ни рукой,
ни ногой, прожигая болью каждую клеточку тела. "Что со мной?" - подумал
Нартахов. И будто кто-то сдёрнул с его памяти глухую чёрную повязку, и он
увидел свой горящий танк, Никуса, по пояс вылезшего из люка, услышал
тяжёлый взрыв в танке. И понял всё... Значит, нет больше Никуса Ерёмина,
нет и никогда не будет, нет больше радиста-пулемётчика Фили, нет
заряжающего Олеся, нет больше умудрённого годами, немногословного Тихона
Никитина, ставшего всему экипажу вторым отцом. Оглушённый свалившимся
несчастьем, вдавленный в землю собственным бессилием, Нартахов смотрел в
равнодушное небо и плакал. Слёзы медленно текли из его глаз, и подкрашенные
розовым облака то виделись чётко и ясно, то становились размытыми и
далёкими.
Постепенно Нартахов осознал, что он лежит на дне неглубокой канавы,
сплошь заросшей чертополохом, ощупал под собой влажную мягкую землю.
Внезапно ему послышался неясный, утайливый шорох, и ему подумалось, что