"Николай Данилевский. Россия и Европа" - читать интересную книгу автора

принадлежность Венеции Австрии, а раздельность итальянских государств при
единой итальянской народности; и только сплетясь сама в одно политическое
целое, имела бы эта народность если не формальное, на трактатах основанное,
то прирожденное естественное право требовать своего дополнения от Австрии.
Подобного права нельзя отрицать и у Германии, но прежде надлежало бы ей
соединиться в одно политическое немецкое целое, отделив от себя все не
немецкое, требующее самостоятельной национальной жизни, а тогда уже
требовать своего и от других. Наконец, с национальной точки зрения
восстановления нарушенного германского национального права мог, во всяком
случае, требовать только Германский союз, как это и было вначале, а он был,
очевидно, оттеснен далее чем на задний план после того, как все здесь
приняли в свои руки Пруссия и Австрия.
Впрочем, так ли это или не так, дело, собственно, идет тут вовсе не о
том, чтобы неопровержимо доказать существенную несправедливость поступка
Пруссии и Австрии с Данией; мы хотим лишь показать, что в глазах Европы
внутренняя правда шлезвиг-голштейнского дела не могла оправдать его
нелегальности. Для нас важно не то, каково это дело само в себе, но то,
каким оно представлялось глазам Европы; а едва ли кто решится утверждать,
что оно пользовалось симпатией европейских правительств и европейского (за
исключением германского, конечно) общественного мнения. Во мнении Европы, к
нарушениям формы международных отношений присоединялась здесь и
неосновательность самой сущности прусско-австрийско-немецких притязаний.
Почему же, спрашивается, не вооружили эти притязания против себя Европы?
Очевидно, что невиновность Дании и не внешняя или внутренняя правота Пруссии
и Австрии были тому причиной. Надо поискать иного объяснения.
Но прежде обратимся за десять или одиннадцать лет назад к более для нас
интересному восточному вопросу.
По требованию Наполеона(11)*, выгоды которого заставляли льстить
католическому духовенству, турецкое, правительство нарушило давнишние
исконные права православной церкви в Святых Местах. Это нарушение выразилось
главнейше в том, что ключ от главных дверей Вифлеемского храма(12) должен
был перейти к католикам. Ключ сам по себе, конечно, вещь ничтожная, но
большею частью вещи ценятся не по их действительному достоинству, а по той
идее, которую с ними соединяют. Какую действительную цену имеет кусок
шелковой материи, навязанный на деревянный шест? Но этот кусок шелковой
материи на деревянном шесте называется знаменем, и десятки, сотни людей
жертвуют жизнью, чтобы сохранить знамя или вырвать его из рук неприятеля.
Это потому, что знамя есть символ, с которым неразрывно соединена, во мнении
солдат, военная честь полка.
Подобное же значение имел и Вифлеемский ключ. В глазах всех христиан
Востока с этим ключом было соединено понятие о первенстве той церкви,
которая им обладает. Очевидно, что для магометанского правительства Турции,
совершенно беспристрастного в вопросе о преимуществе того или другого
христианского вероисповедания, удовлетворение желаниям большинства его
подданных, принадлежащих к православной церкви, долженствовало быть
единственною путеводною нитью в решении подобных спорных вопросов.
Невозможно представить себе, чтобы какое-либо правительство, личные выгоды,
мнения или предрассудки которого нисколько не затронуты в каком-либо деле,
решило его в интересах не большинства, а незначительного меньшинства своих
подданных, и притом вопреки исконному обычаю, и тем, без всякой нужды,