"Николай Данилевский. Россия и Европа" - читать интересную книгу автора

Политические страсти удивительно как отуманивают ум: самое прямое и
бесспорное дело становится сомнительным и извращается в глазах пристрастного
судьи. Попытаемся же перевести этот неслыханный образ действий из сферы
политической в сферу частных отношений. Некто, считающий себя оскорбленным,
требует удовлетворения от оскорбителя; во внимание к общим друзьям делает он
уступку за уступкой в форме требуемой им сатисфакции, наконец соглашается
предоставить все решению самих этих друзей - третейскому суду чести, как
это, например, водится между военными и студентами; соглашается, несмотря на
уверенность в том, что друзья эти большею частью ложные друзья, что один из
них был даже подстрекателем в нанесенном ему оскорблении. Так убежден он в
правоте своего дела. Друзья постановляют решение,- заметьте: решение,
предложенное самим подстрекателем,- и оскорбленный безусловно ему
покоряется, считает его вполне для себя достаточным. Прибавим к этому, что
оскорбленный, как не раз доказал, отлично владеет оружием, оскорбитель же
плоховат в этом деле; тем не менее этот последний воодушевляется неожиданною
храбростью, отвергает решение принятых им прежде посредников и вызывает
своего противника на дуэль.
Друзья, конечно, приходят в негодование, объявляют себя сторонниками
вызванного и настаивают на том, чтобы ему было сделано удовлетворение,
признанное ими всеми за справедливое,- принуждают к этому так не к месту
расхрабрившегося господина или, по крайней мере, оставляют поединщиков
расправляться друг с другом, как сами знают? Ничуть не бывало; оказывается,
что у друзей какие-то странные понятия о чести и справедливости.
Расхрабрившийся, изволите ли видеть, куда какой плохой воитель, не
справиться ему никак с вызванным им противником - это ясно, как дважды два -
четыре. Ну а долг рыцарской чести стоять за слабых и защищать от нападения
сильных, да и неожиданный задор взялся ведь у него неоткуда, как от их же
рыцарских нашептывании; честь, следовательно, велит стоять за него грудью.
Так решают двое из друзей. Но ведь нужен же для этого какой-нибудь резон; а
если не резон, то, по крайней мере, хоть предлог, и предлог по обыкновению
находится, конечно, столь же странный, как и вся эта история. Оскорбленный и
вызванный, из уважения ли к друзьям, по добродушию что ли, или уж так, Бог
его знает почему, предлагает противнику такие условия боя: "Ты, брат, я
знаю, плохо драться умеешь, так вот тебе что: если нападешь на меня, буду
защищаться; повезет тебе - хорошо, твое счастье; а чуть неустойка, уходи за
эту черту, и я уже за ней тронуть тебя не смею; беру в этом всех друзей в
свидетели и поруки". Умно ли это или нет, уж не знаю; но зато великодушно в
высшей степени, из рук вон как великодушно. Однако двум друзьям,
подстрекателю и другому, и этого показалось мало: "Черта чертой,- это
хорошо,- только ты еще руку и ногу дай себе связать, и стой на одной ноге, и
одной только рукой дерись, а мы любоваться будем, как ты фокусы эти будешь
выкидывать. Если же нет, то втроем на тебя нападем". Руки и ноги не дал себе
связать великодушный воитель,- ну и предлог, слава тебе Господи, нашелся; а
то куда в каких затруднениях были оба друга: драться - смерть как хочется, а
драться не за что. Уговаривали они и третьего заодно с ними драться, да
этому напрямик в драку лезть чересчур уж непристойно было: не дальше как
пять лет тому назад обижаемый его из воды, что ли, или из огня вытащил,-
когда тот уже совсем было захлебывался, или дымом задыхался,- одним словом,
жизнь спас. Он и поднимается на хитрость. "Место,- говорит,- где вы драться
думаете, у меня под боком; вашей дракой вы мешать мне будете; я пока займу