"Юлий Даниэль(Николай Аржак). Искупление (рассказ)" - читать интересную книгу автора

Августина, Марка Аврелия и еще черт знает кого - я к этим временам
возвращаюсь! И когда? В наши дни! В наши необычайные дни! В наши смрадные
дни! Что - небось, не знаете, эрудиты?
Он протянул руку и, отбивая такт, скандируя, произнес:
- "В наши смрадные дни никуда не уйти от гримас и болячек родной
политики". Лесков это, Лесков, пижоны!
Он был уже здорово пьян. Феликс Чернов взял его под руку:
- Владимир Семенович, хватит. Всё это суета сует и томление духа. И...
неуместно, ненужно.
- Феликс, милый! Зачем ты мне мешаешь? Ты же солдат, ты же должен понимать!
- Ну, какой я солдат! Я и в армии-то не служил.
- Всё равно, ты сидел, а солдат и зека всегда друг друга поймут... Давай
блатные песни петь!
Пели блатные песни. Допивали водку. Брынский опять читал стихи.

Слова, как пули, ложатся кучно
В сердце, прикрытое только кожей.
Кто пожалеет меня, измученного?
Ну, не стреляй же хоть ты, прохожий!

Когда мы вышли на улицу и Феликс, поймав такси, стал усаживать в него
Игольникова, я тронул его за локоть и сказал:
- Феликс, давайте увидимся на днях. Поболтаем, старину вспомним. Вот, - я
вырвал листок из записной книжки, - вот мой телефон. Позвоните мне, ну,
хотя бы в четверг после шести.
Феликс взял бумажку и сказал - очень медленно:
- У вас потрясающая выдержка, Виктор Вольский. Прямо зависть берет. Ну,
что ж, я позвоню.


3.


Я смотрю на мое прошлое сквозь цветные стеклышки прожитых лет, и оно
непостижимо окрашивается в радостные зеленые, синие и розовые тона. Я
должен сделать усилие над собой, чтобы восстановить истинный колорит
событий и впечатлений, людей и времени. Но даже если мне это удается, я не
могу восстановить свое тогдашнее отношение. Я помню демонстрацию где-то
около Стретенских ворот, ликующую демонстрацию по поводу смертного
приговора героям процесса не то 37-го, не то 38-го года. Люди шли с
лозунгами и портретами Ежова, шли от Колхозной площади к Лубянке. Странно,
кстати, как всё перевернулось: Лубянка тогда уже называлась площадью
Дзержинского, а Колхозная площадь, кажется, еще не была переименована, а
вот ведь никак не могу вспомнить старое название. Слово "Лубянка"-то не
забывается. Так вот, я посмотрел на демонстрацию, пришел домой и
процитировал (я был начитанный мальчик): "Пристойно ли, скажите, сгоряча
смеяться нам над жертвой палача?" Я ничего особенного не имел в виду,
просто цитата показалась мне подходящей. Родителей так и перекосило...
Какого цвета была эта демонстрация? Наверно, черного, а мне она помнится
яркожелтой - был солнечный день. Я упорно и много раз восстанавливал серый