"Сальвадор Дали. Тайная жизнь" - читать интересную книгу автора

волнение. Уже минуту я чувствовал, как моя рука поглаживает что-то маленькое,
странное и влажное - и я с удивлением увидел, что это было мое мужское
отличие.
Тут я снял корону и с наслаждением растер лоб. Пора спускаться на кухню.
Но есть я не хотел и выглядел неважно, чем огорчил родителей. Глаза мамы как
будто вопрошали: "Почему ты не ешь? Чего не хватает моему сердечку? Я не могу
спокойно смотреть на мое сердечко. Ты бледный, ты зеленый".
Зеленый я или нет, но любой повод хорош, чтобы подняться на террасу и
затем на крышу маленькой прачечной. Тут я впервые понял, что больше ничего не
отделяет меня от пропасти. И с закрытыми глазами долго лежал без движения,
сопротивляясь непобедимому искушению.
Больше я не повторял свой опыт, но в лохани под крышей мне нравилось вспо-
минать то наваждение, которое помещалось на крыше и oт которого защищал меня
потолок прачечной.
Мой цементный трон казался все выше, все привилегированней. А что такое
высота? Точная противоположность низа. Вот чудесное название для наваждения!
Что такое низ, если не хаос, масса, теснота, скученность, младенчество, безд-
на темного человеческого безумия, анархия. Низ - эта левая сторона. Верх -
сторона правая, где располагаются монархия, иерархия, купол, архитектура и
Ангел. Все поэты стремятся к Ангелу, но природный негативизм испортил вкусы -
и они ищут лишь падших ангелов. А вот художники крепко стоят на земле. В очи
входит к ним вдохновение, в сто раз превосходящее поэтическое. Чтобы открыть
и показать настоящих ангелов - как те, что у олимпийца Рафаэля, художникам
нет нужды маяться в липкой умственной путанице поэтов. Что касается меня, то,
чем больше я бредил, тем оживленнее был мой взгляд.
Итак, подытожим: вот я, одинокий ребенок на девятом году жизни, сижу в це-
ментной лохани наверху, под самой крышей, и у меня часто идет носом кровь.
Внизу остается пушечное мясо, биологический конгломерат волос в носу, майоне-
за, волчка, душ чистилища, дебильных детей, которые выучат все, что
пожелаешь, вареной рыбы и прочего. Меня никогда не тянуло на улицу, чтобы
чему-нибудь научиться. Я был настойчив - и все еще таков. Моя мания
одиночества доходила до патологии. Мне так не терпелось подняться под крышу,
что к концу обеда я ссылался на колики, чтобы убежать, закрыться и хоть
мгновение побыть одному. Эти побеги смягчали пытку едой, конца которой я
должен был дожидаться, чтобы вскарабкаться в свою клетушку.
В коллеже я был агрессивным и не выносил, чтобы вольно или невольно
нарушали мое уединение. Детей, которые все реже и реже пытались сблизиться со
мной, я встречал так неприязненно, что они не повторяли своих попыток.
Незапятнанная чистота этого мира одиночества была, между тем, потревожена в
один прекрасный день и, конечно, женским образом.
Это была девочка, которую я увидел со спины, когда она шла впереди меня,
возвращаясь из коллежа. Талия у нее была такой хрупкой и тоненькой, что мне
было страшно, как бы она не переломилась пополам. Две подружки шли с ней
рядом, нежно обнимали за талию и расточали улыбки. Несколько раз они
оборачивались назад. Но та, что шла посредине, по-прежнему не показывала
своего лица. Увидев ее такой гордой и стройной, я понял, что она отличается
от остальных, что она королева. И во мне родился такой же прилив
влюбленности, какой я раньше чувствовал к Галючке. Подружки громкими голосами
называли ее: Дуллита. Я пришел домой, так и не лицезрев и не мечтая вновь
увидеть ее. Это была она, Дуллита, Дуллита! Галючка! Галючка! Редивива!