"Сальвадор Дали. Тайная жизнь" - читать интересную книгу автора

творилось во мне. Я продолжал витать в облаках, как и у г-на Траитера, и,
догадываясь, что моим грезам грозит опасность, все больше цеплялся за них,
как за спасательный круг. Вскоре кипарисы совсем растворялись в вечерних
сумерках, но и тогда, когда исчезали их очертания, я продолжал смотреть туда,
где они стояли. Справа в коридоре, ведущем в класс, зажигали свет, и сквозь
стеклянную дверь мне были видны написанные маслом картины, висящие на стенах.
Со своего места я видел только две картины: одна изображала голову лисы,
вылезающей из норы и держащей в пасти дохлого гуся, другая была копией
"Анжелюса" Милле.
Эта картина вызывала во мне беспричинный страх, такой пронзительный, что
воспоминание о двух неподвижных силуэтах сопровождало меня в течение многих
лет, вызывая одно и то же чувство подавленности и тревоги. Это тянулось до
1929 года, когда картина исчезла из моей памяти. Тогда же я нашел другую реп-
родукцию и был заново охвачен подобной тревогой. Изображение снова навязчиво
преследовало меня, и я стал записывать психологические явления, которые
следовали за его восприятием, затем вдохновляясь на свои поэмы,
картины,композиции. Наконец я написал эссе, которому еще предстоит выйти в
свет: "Трагический миф "Анжелюса" Милле", который я считаю одним из главных
документов далинийской философии.
"Анжелюс" вызывал у меня тревогу и одновременно скрытое наслаждение, кото-
рое проникало мне куда-то под кожу, как серебристое лезвие ножа. Долгими зим-
ними вечерами, когда я ждал нежного звонка колокольчика, извещавшего о конце
уроков, мое воображение постоянно охраняли пять преданных стражей, могучих и
величественных: слева от меня два кипариса, справа - два силуэта "Анжелюса",
а передо мной - Бог в лице молодого Христа, пригвожденного к кресту из черно-
го дерева, стоявшего на столе Брата. У Спасителя на коленях было два страшных
рубца, прекрасно инкрустированных блестящей эмалью, которая позволяла увидеть
кость под кожей. Ноги Христа были грязные, противного серого цвета: ежедневно
каждый из нас перед уходом целовал волосатую руку Старшего, а затем должен
был обязательно коснуться черными от чернил пальцами раненых ног Распятого.
Братья заметили, что я упорно гляжу на кипарисы. Меня пересадили на другое
место, но без толку: я продолжал смотреть сквозь стену, будто все еще видел
деревья. Чтобы они не потерялись, я проигрывал в воображении исчезнувшее
действо. Я говорил себе: "Сейчас начнется катехизис, значит, на правом
кипарисе тень дошла до ржавого просвета, откуда выглядывает сухая ветка с
привязанной к ней белой тряпкой. Пиренеи окрасятся в сиреневый цвет в тот
миг, когда, как я успел заметить, в далеком селении Витабертран блеснет
оконное стекло". И стекло внезапно сверкало на солнце с подлинностью
бриллианта - в моем сознании, грубо травмированном запретом видеть милую мне
равнину Ампурдан, которая впоследствии должна была насытить своей уникальной
геологией завершенную эстетику пейзажной далинийской философии. Вскоре стало
ясно, что перемена места не дала ожидаемого результата. Я был так упрямо
невнимателен, что приводил всех в отчаяние. Как-то за ужином мой отец вслух
прочел учительскую запись в дневнике и был крайне огорчен. Хвалили мою
дисциплинированность, мою доброту, спокойное поведение на переменах, зато
заканчивали так: "Он настолько закоренел в умственной лени, что это делает
невозможным любые успехи в учении". Помню, в этот вечер мама плакала. За два
года учебы у Братьев я не выучил и пятой части того, что усвоили за это время
мои товарищи. Меня оставили на второй год. И я стал совершенно одинок. Теперь
я утверждал, что не знаю и того, что запомнил и выучил непроизвольно. К