"Сальвадор Дали. Дневник гения" - читать интересную книгу автора

себе ногу. Казалось, вся Франция села на велосипеды, весь мир крутит
педали, подчиняясь сладкому, томительному движению, одолевая, словно
обессиленные безумцы, неприступные склоны, в то время как божественный Дали
писал в сибаритском уединении Порт Льигата свои самые утонченные кошмары.

Да! Французские велогонки принесли мне такое продолжительное чувство
удовлетворения, что слюна незаметным, но постоянным потоком струилась на
распухшие и покрывшиеся коркой углы моего рта - тупое, христианское,
стигматизирующее раздражение трещин моего духовного наслаждения!

Июль.

Когда я проснулся в 6 часов, мое первое желание было коснуться кончиком
языка маленькой трещины. Она подсохла за ночь, которая была исключительно
теплой и сладостной. Я удивился, что она подсохла так быстро и что при
прикосновении языка казалась твердой, как рубец. Я сказал себе: "Это
становится забавным". Я не хотел прикасаться к ней - это было бы
необдуманным расточительством по отношению к наслаждению в дни напряженной
и кропотливой работы, во время которой я могу играть с засохшим рубцом. И в
этот день я пережил один из самых мучительных своих опытов, ибо я
превратился в рыбу! Эта история стоит того, чтобы рассказать о ней.

Спустя четверть часа после того, как я начал изображать на холсте
сверкающую чешую моей летящей рыбы, я вынужден был прекратить это занятие
из-за появления целой тучи больших мух (некоторые из них были
зеленовато-золотистыми), которых привлек зловонный запах рыбьего трупа.
Мухи эти носились в пространстве над трупом разлагающейся рыбы, моим лицом
и руками, заставляя удваивать внимание и быть вдвое расторопнее прежнего.
Как на пределе самой сложной работы, я должен был оставаться неуязвимым для
них, невозмутимо продолжая накладывать свои мазки, не моргнув, рисовать
контуры чешуи; но тут одна муха бешено впилась в мое веко, а три другие
прилипли к модели. У меня появилось преимущество: в короткое мгновение,
когда они меняли положение, я мог вести наблюдения. Я не могу вспомнить до
сих пор муху, которая назойливо старалась сесть на мой рубец. Я прогнал ее
на короткое время, яростно двинув уголками рта, который от природы был
достаточно гармоничным. Чтобы не повредить мазкам кисти, я сдерживал
дыхание. Иногда я умудрялся вытерпеть эту муку и не гнать муху, пока она
резвилась на рубце.

Однако это поразительное страдание не заставило меня остановить работу, ибо
здесь возникла задача живописания, поглощенного мухами, пленившими меня и
толкавшими к чудесам изворотливости. Я уже не мог бы работать без них. Нет!
Что действительно заставило меня остановиться, так это зловонный запах
рыбы. Я должен был убрать свою модель и начать писать Христа, но тотчас же
мухи, которые до тех пор как-то разделяли меня и рыбу, скопились
исключительно на моей коже. Я был совершенно голым, и тело мое было
обрызгано опрокинутой бутылкой фиксатива. Думаю, что их привлекла эта
жидкость, ибо я был абсолютно чистым. Усеянный мухами, я продолжал писать
лучше, чем раньше, защищая свой струп языком и дыханием. Языком я облизывал
и смягчал его, гармонизуя мои вздохи и ритм ударов кисти. Царапина