"Роальд Даль. Nunc dimittis" - читать интересную книгу автора

оттого, что мне предстоит побывать в студии великого художника. Я облачилась
во все новое от Нормана Хартнелла, специально напялила красную шляпку и
отправилась к нему. Мистер Ройден встретил меня у дверей и, разумеется,
просто покорил меня. У него бородка клинышком и пронизывающие голубые глаза,
и на нем был черный бархатный пиджак. Студия у него огромная, с бархатными
диванами красного цвета и обитыми бархатом стульями - он обожает бархат - и
с бархатными занавесками и даже бархатным ковром на полу. Он усадил меня,
предложил выпить и тотчас же приступил к делу. Рисует он не так, как другие
художники. По его мнению, чтобы достичь совершенства пря изображении женской
фигуры, существует только один-единственный способ, и пусть меня не
шокирует, когда я услышу, в чем он состоит. "Не думаю, что меня это
шокирует, мистер Ройден", - сказала я ему. "Я тоже так не думаю", - отвечал
он. У него просто великолепные белые зубы, и, когда он улыбается, они как бы
светятся в бороде. "Дело, видите ли, вот в чем, - продолжал он. - Посмотрите
на любую картину, изображающую. женщину - все равно кто ее написал, - и вы
увидите, что, хотя платье и хорошо нарисовано, тем не менее возникает
впечатление чего-то искусственного, некой ровности, будто платье накинуто на
бревно. И знаете, почему кажется? " - "Нет, мистер Ройден, не знаю". -
"Потому что сами художники не знают, что под ним".
Глэдис Понсонби умолкла, чтобы сделать еще несколько глотков бренди.
- Не пугайся так, Лайонель, - сказала она мне. - В атом нет ничего
дурного. Успокойся и дай мне закончить. И тогда мистер Ройден сказал: "Вот
почему я настаиваю на том, чтобы сначала рисовать обнаженную натуру". -
"Боже праведный, мистер Ройден! "-воскликнула я. "Если вы возражаете, я
готов пойти на небольшую уступку, леди Понсонби, - сказал он. - Но я бы
предпочел иной путь". - "Право же, мистер Ройден, я не знаю". - "А когда я
нарисую вас в обнаженном виде, - продолжал он, нам придется выждать
несколько недель, пока высохнет краска. Потом вы возвращаетесь, и я рисую
вас в нижнем белье. А когда и оно подсохнет; я нарисую сверху платье.
Видите, как все просто.
- Да он попросту нахал! - воскликнул я.
- Нет, Лайонель, пет! Ты совершено не прав. Если бы ты только мог его
выслушать, как он прелестно обо всем этом говорит, с какой неподдельной
искренностью. Сразу видно, что он чувствует то, что говорит.
- Повторяю, Глэдис, он же нахал!
- Нельзя же быть таким глупым, Лайонель. И потом, дай мне закончить.
Первое, что я ему тогда сказала, что мой муж (который тогда еще был жив) ни
за что на это не согласится.
"А ваш муж и не должен об этом знать, - отвечал он. - Стоит ли
волновать его? Никто не знает моего секрета, кроме тех женщин, которых я
рисовал".
Я еще посопротивлялась немного, и потом, помнится, он сказал: "Моя
дорогая леди Понсонби, в этом нет ничего безнравственного. Искусство
безнравственно лишь тогда, когда им занимаются дилетанты. То же - в
медицине. Вы ведь не станете возражать, если вам придется раздеться в
присутствии врача? "
Я сказала ему, что стану, если я пришла к нему с жалобой на боль. в
ухе. Это его рассмешило. Однако он продолжал убеждать меня, и, должна
сказать, его доводы были весьма убедительны, поэтому спустя какое-то время я
сдалась. Вот и все. Итак, Лайонель, дорогой, теперь ты знаешь мой секрет. -