"Роальд Даль. Скачущий Фоксли" - читать интересную книгу автора

шагах. Это был коридор с каменным полом и с умывальниками, тянувшимися вдоль
одной стены, и вел он в ванную. Когда Фоксли исчез, я понял, что он
отправился в дальний конец умывального прохода. Фоксли всегда так делал. Но
вот он скачущей походкой возвращается назад, стуча ногами по каменному
полу, так что дребезжат умывальники, и я вижу, как он одним прыжком
преодолевает расстояние в два шага, отделяющее коридор от раздевалки, и с
тростью наперевес быстро приближается ко мне. В такие моменты я закрываю
глаза, дожидаясь удара, и говорю себе: что бы ни было, разгибаться не нужно.
Всякий, кого били как следует, скажет, что по-настоящему больно
становится только спустя восемь -- десять секунд после удара. Сам удар --
это всего лишь резкий глухой шлепок по спине, вызывающий полное онемение
(говорят, так же действует пуля). Но потом -- о Боже, потом! -- кажется,
будто к твоим голым ягодицам прикладывают раскаленную докрасна кочергу, а ты
не можешь протянуть руку и схватить ее.
Фоксли отлично знал, как выдержать паузу: он медленно преодолевал
расстояние, которое в общей сложности составляло ярдов, должно быть,
пятнадцать, прежде чем нанести очередной удар; он выжидал, пока я сполна
ощущу боль от предыдущего удара.
После четвертого удара я обычно разгибаюсь. Больше я не могу. Это лишь
защитная реакция организма, предупреждающая, что это все, что может вынести
тело.
-- Ты струсил, -- говорит Фоксли, -- Последний удар. не считается.
Ну-ка наклонись еще разок.
Теперь я вспоминаю, что надо крепче ухватиться за лодыжки.
Потом он смотрит, как я иду, держась за спину, не в силах ни согнуться,
ни разогнуться. Надевая халат, я всякий раз пытаюсь отвернуться от него,
чтобы он но видел моего лица. А когда я выхожу, то обыкновенно слышу:
-- Эй ты! Вернись-ка!
Я останавливаюсь в дверях и оборачиваюсь.
-- Иди сюда. Ну, иди же сюда. Скажи, не забыл ли ты чего-нибудь?
Единственное, о чем я сейчас могу думать, -- это о том, что меня
пронизывает мучительная боль.
-- По-моему, ты мальчик дерзкий и невоспитанный, -- говорит он голосом
моего отца. -- Разве вас в школе не учат лучшим манерам?
-- Спа-асибо, -- заикаясь, говорю я. -- Спа-асибо зато... что ты побил
меня.
И потом я поднимаюсь по темной лестнице в спальню, чувствуя себя уже
гораздо лучше, потому что все кончилось и боль проходит, и вот меня
обступают другие ребята и принимаются расспрашивать с каким-то грубоватым
сочувствием, рожденным из собственного опыта, неоднократно испытанного на
своей шкуре.
-- Эй, Перкинс, дай-ка посмотреть.
-- Сколько он тебе всыпал?
-- По-моему, раз пять. Отсюда слышно было.
-- Ну, давай показывай свои раны.
Я снимаю пижаму и спокойно стою, давая группе экспертов возможность
внимательно осмотреть нанесенные мне повреждения.
-- Отметины-то далековато друг от друга. Это не совсем в стиле Фоксли.
-- А вот эти две рядом. Почти касаются друг друга. А эти-то -- гляди --
до чего хороши!