"Роальд Даль. Скачущий Фоксли" - читать интересную книгу автора

-- А вот тут внизу он смазал.
-- Он из умывального прохода разбегался?
-- Ты, наверно, струсил, и он тебе еще разок всыпал, а?
-- Ей-Богу, Перкинс, старина Фоксли ради тебя постарался.
-- Кровь-то так и течет. Ты бы смыл ее, что ли.
Затем открывается дверь и появляется Фоксли. Все разбегаются и делают
вид, будто чистят зубы или читают молитвы, а я между теля стою посреди
комнаты со спущенными штанами.
-- Что тут происходит? -- говорит Фоксли, бросив быстрый взгляд на
творение своих рук. -- Эй ты, Перкинс! Приведи себя в порядок и ложись в
постель.
Так заканчивается день.
В течение недели у меня не было ни одной свободной минуты. Стоило
только Фоксли увидеть, как я беру в руки какой-нибудь роман или открываю
свой альбом с марками, как он тотчас же находил мне занятие. Одним из его
любимых выражений -- особенно когда шел дождь. -- было следующее:
-- Послушай-ка, Перкинс, мне кажется, букетик ирисов украсил бы мой
стол, как ты думаешь?
Ирисы росли только возле Апельсиновых прудов. Чтобы туда добраться,
нужно было пройти две мили по дороге, а потом свернуть в поле и преодолеть
еще полмили. Я поднимаюсь со стула, надеваю плащ и соломенную шляпу, беру
в руки зонтик и отправляюсь в долгий путь, который мне предстоит проделать в
одиночестве. На улице всегда нужно было ходить в соломенной шляпе, но от
дождя она быстро теряла форму, поэтому, чтобы сберечь ее, и нужен зонтик. С
другой стороны, нельзя бродить по лесистым берегам в поисках ирисов с
зонтиком над головой, поэтому, чтобы предохранить шляпу от порчи, я кладу ее
на землю и раскрываю над ней зонтик, а сам иду собирать цветы. В результате
я не раз простужался.
Но самым страшным днем было воскресенье. По воскресеньям я убирал
комнату, и как же я хорошо помню, какой ужас меня охватывал в те утренние
часы, когда после остервенелого выколачивания пыли и уборки я ждал, когда
придет Фоксли и примет мою работу.
-- Закончил? -- спрашивал он.
-- Д-думаю, что да.
Тогда он идет к своему столу, вынимает из ящика белую перчатку,
медленно натягивает ее на правую руку и при этом шевелит каждым пальцем,
проверяя, хорошо ли она надета, а я стою и с дрожью смотрю, как он
двигается по комнате, проводя указательным пальцем поверху развешанных по
стенам картинок в рамках, по плинтусам, полкам, подоконникам, абажурам. Я не
могу отвести глаз от этого пальца. Для меня это перст судьбы. Почти всегда
он умудрялся отыскать какую-нибудь крохотную щелку, которую я не заметил или
о которой, быть может, и не подумал вовсе. В таких случаях Фоксли медленно
поворачивался, едва заметно улыбаясь этой своей не предвещавшей ничего
хорошего улыбкой, и выставлял палец, так чтобы и я мог видеть грязное
пятнышко на белом пальце.
-- Так, -- говорил он. -- Значит, ты -- ленивый мальчишка. Не правда
ли? Я молчу.
-- Не правда ли?
-- Мне кажется, я везде вытирал.
-- Так все-таки ты ленивый мальчишка или нет?