"Осаму Дадзай. Исповедь "неполноценного" человека" - читать интересную книгу автора

"попутчиков", они разразились бы праведным гневом, и как ренегатов тут же
выставили бы вон и Хорики, и меня. Но нас не собирались исключать из кружка,
а для меня нелегальная жизнь протекала явно свободнее, чем среди легальных
"джентльменов"; мне удавалось "правильно" вести себя, я считался
перспективным "товарищем", жутко щеголял таинственностью члена подпольного
кружка и даже брал кучу самых разных поручений. Никогда ни от чего не
отказывался, спокойно брался за все, о чем ни просили и, как ни странно, все
шло у меня гладко, без сучка и задоринки, я не допустил ни одного промаха,
так что "легавые" (так среди кружковцев принято было называть полицейских)
меня никогда не задерживали и не допрашивали; все поручения я выполнял
смеясь и смеша других, притом корректно. (Надо заметить, что все кружковцы к
любому делу относились как к сверхважному, действовали очень сосредоточенно,
с чрезвычайной осторожностью, на полном серьезе подражая героям детективов.)
В то время, как мне все поручения казались совершенно пустячными, "товарищи"
любили лишний раз подчеркнуть опасный характер предпринимаемого. Настроение
в тот период у меня было такое, что я спокойно вступил бы в партию несмотря
на риск пожизненного заключения - страх перед реальным миром был настолько
силен, наполненные стонами бессонные ночи были настолько мучительны, что я
охотно предпочел бы жизнь в тюремной камере.
С отцом я виделся редко, раз в три-четыре дня; то он был занят с
гостями, приезжавшими к нему на дачу, то уезжал сам. Его присутствие меня
угнетало, я боялся его и стал уже подумывать о том, чтобы снять где-нибудь
комнатушку и жить одному. И тут услышал от старика-управляющего, что отец
вроде бы намеревается продать дом.
Наступал срок отцу складывать свои депутатские обязанности, более свою
кандидатуру он выставлять не собирался, были этому, видимо, какие-то
причины. В родных местах он построил новый дом, в нем намеревался спокойно
доживать жизнь; по Токио, как видно, не тосковал, а ради меня, гимназиста,
считал неразумным содержать особняк и слуг. (Отца я не понимаю, точно также,
как и всех в этом мире.) Как бы то ни было, но вскоре дом перешел к другому
хозяину, а я снял себе комнатку в старом доме в квартале Морика-ва. И сразу
же оказался без денег.
Прежде я получал от отца определенную сумму на карманные расходы, от
нее, правда, через два-три дня ничего не оставалось, но зато в доме всегда
были сигареты, спиртное, сыр, фрукты, а книги и письменные принадлежности в
любое время можно было взять в кредит в ближайших лавках - как-никак, я жил
в районе, избиравшем отца депутатом, так что имел возможность в любом
магазине брать, что мне надо без всяких упрашиваний.
И вот после того, как я перешел жить на квартиру, денег, высылаемых мне
ежемесячно, стало катастрофически не хватать. Я был в панике: они уходили в
течение нескольких дней. Чувствовал себя настолько беспомощным и забытым,
что чуть рассудка не лишился. Всем по очереди - отцу, братьям, сестрам -
посылал телеграммы с просьбой выслать деньги и припиской "подробности
письмом". (Ясное дело, "подробности" эти были моим новым трюком. Чтобы
кого-нибудь о чем-нибудь попросить, я считал прежде необходимым развеселить
тех, к кому обращаюсь.) Хорики научил меня закладывать вещи в ломбард, к
чему я и стал часто прибегать. Но денег все равно не хватало.
Вообще говоря, я не мог найти в себе сил уединенно прозябать в этой
комнатушке. Когда я оставался в ней один, мне всегда казалось, что сейчас
кто-нибудь сюда вторгнется, нападет на меня, и потому я старался уходить из