"Джозеф Максвелл Кутзее. В сердце страны" - читать интересную книгу автора

своей постели, заснув; и отчего бы моему отцу не провести ночь в своей
постели, заснув; а жене Хендрика - в своей с Хендриком постели, заснув. Я не
понимаю, зачем нужно все то, что мы делаем - любой из нас. Все это лишь наши
причуды. Почему бы нам не признать, что жизнь наша пуста - пуста, как
пустыня, в которой мы живем, - и не заняться весело подсчетом овец и мытьем
чашек? Я не понимаю, отчего история нашей жизни должна быть интересной. У
меня возникают попутные соображения относительно всего.
116. Патрон аккуратно вошел в патронник. Что же со мной не так? Ведь я,
остановившись, чтобы поразмыслить, несомненно продолжу начатое. Возможно,
мне не хватает решимости иметь дело не с надоевшими кастрюлями и одной и той
же подушкой каждую ночь, а с историей, столь скучной, что это вполне могла
бы быть история молчания. Чего мне не хватает, так это мужества перестать
говорить, вернуться в молчание, из которого я вышла. История, которую я
излагаю, заряжая ружье, - всего лишь лихорадочная фальшивая болтовня. Я -
одна из тех неосновательных людей, которые не в состоянии выйти за свои
пределы без пуль? Вот чего я боюсь, выскальзывая в ночь, полную лунного
света, - неправдоподобная фигура. Вооруженная леди.
117. Двор залит серебристо-голубым светом. Побеленные стены сарая сияют
призрачной белизной. Вдали блестят крылья мельницы. Ночной ветерок ясно
доносит до меня стон и глухой стук поршня. У меня дух захватывает от красоты
мира. Вот так же, как пишут в книгах, спадает пелена с глаз осужденных,
когда они идут к виселице или плахе, скорбя о том, что они должны умереть, и
все же с благодарностью за то, что жили. Возможно, мне стоит отказаться от
пристрастия к солнцу и стать преданной поклонницей луны.
Однако я слышу какой-то чуждый звук - то слабее, то сильнее. Это
тоскливый вой собаки, которая непрерывно то лает, то рычит, то воет. Нет,
это не собака, а обезьяна или человеческое существо, возможно несколько
человек. Звуки доносятся откуда-то из-за дома.
Держа перед собой ружье как поднос, я ступаю по гравию и, обойдя сарай,
захожу за дом. Вдоль всей стены дома - густая тень. В тени возле двери кухни
лежит оно - не собака, не обезьяна, а человек. Приблизившись, я вижу, что
это Хендрик - тот единственный человек, которому не следовало бы здесь
находиться. При виде меня его бормотание прекращается. Он пытается встать,
но тут же падает. Он протягивает ко мне руки ладонями вверх.
- Не стреляйте! - говорит он. Так он шутит.
Мой палец на спусковом крючке. От него исходит резкий запах - это не
вино, а бренди. Он мог получить бренди только от моего отца. Значит, его
подкупили, а не обманули. Нащупывая за спиной дверь кухни, он снова пытается
подняться. Его шапка падает с колен на землю. Потянувшись за ней, он
медленно валится на бок.
- Это я, - говорит он, протягивая свободную руку к дулу ружья, которое
ему не достать. Я делаю шаг назад.
Лежа на боку у порога, с подтянутыми коленями, он забывает обо мне и
начинает рыдать. При каждом всхлипе пятки его дергаются.
Мне нечем ему помочь.
- Ты простудишься, Хендрик, - говорю я.
118. Дверь моего отца заперта от меня, но окно, как всегда, открыто. На
сегодня с меня довольно слушать звуки, производимые другими людьми. Поэтому
необходимо действовать быстро, не раздумывая, и, поскольку я не могу зажать
уши, я буду тихонько мурлыкать себе под нос. Я просовываю ствол ружья между