"Джозеф Максвелл Кутзее. В сердце страны" - читать интересную книгу автора

этот новый мужчина? Может быть, она просто раздвигает бедра, флегматично,
тупо, потому что он хозяин, или утонченное наслаждение кроется в подчинении,
которого не может дать супружеская любовь? Не закружилась ли у нее голова от
неожиданного повышения? Опьянили ли ее эти подарки - монеты, сладости и что
там он выбрал для нее из вещей, оставшихся после жены: боа из перьев,
ожерелье из фальшивых бриллиантов? Почему эти реликвии не перешли ко мне?
Почему всё держат от меня в секрете? Почему бы мне тоже не сидеть за
кухонным столом, улыбаясь и чтобы мне тоже улыбались, в теплом тумане паров
от кофе? Что там имеется для меня в запасе после моего чистилища
одиночества? Вымоют ли они за собой посуду, прежде чем удалиться, или мне
придется выползти в середине ночи, как таракану, чтобы убрать за ними? Когда
она начнет испытывать свою власть, когда будет вздыхать и, встав из-за
стола, потягиваться и уплывать; оставив после себя грязные тарелки для
служанки? В тот день, когда она это сделает, осмелится ли он рявкнуть на
нее, или он будет так околдован, что только ее соблазнительные бедра, когда
она манящей походкой движется к их спальне, имеют для него значение? Если
она перестанет быть служанкой, то кто как не я будет служанкой, если только
я не сбегу в ночи и никогда не вернусь - я умру в пустыне, и меня начисто
обглодают птицы, а за ними-муравьи. Но заметит ли он этот укор? Хендрик
наткнется на меня в своих блужданиях и принесет в мешке. Они опустят меня в
яму, зароют и произнесут молитву. Потом она разожжет огонь, наденет передник
и вымоет посуду - целую гору посуды, одну кофейную чашку за другой, которые
я оставила, и вздох нет, и попрекнет меня моей смертью.
100. Я верчусь в темноте, пытаясь отвлечься. Когда слишком много
мучений, слишком много одиночества, становишься животным. Я теряю всякую
человеческую перспективу. Когда-нибудь я выйду из истерического состояния и,
протащившись по коридору, предстану перед ними-бледная, заплаканная,
безучастная, Тогда эротические чары будут нарушены, девушка соскользнет со
своего стула, мой отец усадит меня и даст что-нибудь выпить, чтобы я пришла
в себя. Возможно, девушка даже исчезнет в ночи, все снова будет хорошо,
оттянется момент, когда дверь со щелчком закроется за ними двумя, преградив
мне доступ в комнату, для которой я всегда была недостаточно хороша. Но
сегодня вечером я слишком долго била руками и ногами по воде, я ослабела, я
устала от бесед с самой собой; сегодня вечером я собираюсь расслабиться,
исследовать удовольствие от того, что тонешь, почувствовать, как мое тело
ускользает от меня и на его месте появляется другое тело-руки внутри моих
рук, рот внутри моего рта. Я приветствую смерть как вариант жизни, при
котором я не буду собой. Тут кроется какое-то заблуждение, которое мне
следовало бы понимать, но я не понимаю. Потому что когда я проснусь на дне
океана, я буду говорить тем же занудным голосом - это будут слова, или
пузырьки, или что там бывает со словами в воде. Какая скука! Когда же это
наконец прекратится? Луна сияет, освещает черные складки одеяния женщины на
полу. Из нее поднимается, как миазмы, дьявол с мертвенно-бледным лицом.
Слова, которые шепчут эти синие губы, - мои. Я тону в себе. Фантом. Нет, я
не фантом. Я наклоняюсь. Я щупаю эту кожу - она теплая; я щиплю это тело, и
мне больно. Какого же еще доказательства мне нужно? Я - это я.
101. Я стою за дверью их комнаты, моя рука замерла в нерешительности
над китайской ручкой. Они знают, что я здесь. Воздух ожил от моего
присутствия. Они виновато замерли в своем положении, ожидая, что я
предприму.