"Джозеф Максвелл Кутзее. В сердце страны" - читать интересную книгу автора

бэби, личинка, белая, бесформенная, без рук и без ног, которой нечем
ухватиться за землю, сосунок; я корчусь, сапог снова поднимается надо мной,
дырка рта открывается, и дует сильный ветер, выстуживающий меня до самого
сердца. Я прислонилась к двери, но стоит ему лишь толкнуть ее, и я упаду.
Боюсь, мой гнев утих, и мне несдобровать, я буду наказана и останусь
безутешной. Две минуты тому назад я была права, а он не прав, я была фурией,
дремлющей на жестком стуле, готовой встретить его молчанием, презрением,
отсутствием и кто знает чем еще; но теперь я снова не права, не права, не
права, не права, как всегда - с тех пор как родилась не в то время, не в том
месте, не в том теле. Слезы катятся по моим щекам, нос заложен, я жду, когда
человек по ту сторону двери решит, какую форму примет сегодняшнее мучение.
98. Он стучит - три легких щелчка ногтем по дереву. Я снова ощущаю
соленый вкус во рту; я съеживаюсь, затаив дыхание. Затем он уходит - ровные
шаги звучат, удаляясь: один, два, три... по коридору. Так вот каково мое
наказание! Он не захотел меня видеть, а запер на ночь. Жестоко, жестоко,
жестоко! Я плачу в своей камере.
Снова до меня доносятся голоса. Они в кухне. Он велит ей поставить еду
на стол. Она вынимает хлеб из хлебницы, жир и банку домашних консервов из
буфета. Он велит ей вскипятить воду. Она говорит, что не может зажечь
керосинку. Он зажигает сам. Она ставит чайник на огонь. Она сжимает руки и
ждет, чтобы вода закипела. Он приказывает ей сесть. Она собирается сесть за
стол вместе с ним. Он отрезал кусок хлеба, который подталкивает к ней
острием ножа. Он велит ей есть. Голос у него грубоватый. Он не умеет
выразить нежность. Он ожидает, что люди поймут это и учтут. Но никто этого
не понимает - никто, кроме меня, просидевшей всю жизнь в углах, наблюдая за
ним. Я знаю, что его ярость и мрачное молчание-всего лишь маскировка
нежности, которую он не осмеливается выказать, опасаясь последствий. Он
ненавидит только оттого, что не осмеливается любить. Он ненавидит для того,
чтобы держаться. Он неплохой человек, несмотря ни на что. Его нельзя назвать
несправедливым. Он просто стареющий мужчина, в жизни которого было мало
любви и который думает, что нашел ее сейчас, ужиная хлебом и персиками со
своей девушкой, поджидая, пока закипит вода для кофе, Нельзя представить
себе более мирную сцену, если игнорировать озлобленного ребенка, который
напрягает слух за дверью в дальнем конце дома. У них любовная трапеза; но
есть одна трапеза, которая благороднее любовной, - это трапеза семейная.
Меня бы тоже следовало пригласить. Меня следовало бы посадить за стол на
место хозяйки дома; и она, а не я должна была бы подавать и уносить. Тогда
мы могли бы преломить хлеб в согласии и любить друг друга по-своему, даже я.
Но граница проведена, я исключена из компании, и таким образом это стал дом
двух историй: истории счастья или стремления к счастью и истории горя.
99. Их ложки дружно звякают. Оба они сладкоежки. Их взгляды встречаются
над паром, исходящим из чашек. Она уже неделю знает этого странного
человека, огромного, волосатого, слабохарактерного, разлагающегося,
могущественного, который сегодня с напускной храбростью объявляет ее своей
наложницей, своей собственностью. Думает ли она вообще о своем муже, который
лежит, завернувшись в одеяло, под холодными звездами или стонет в своем
покинутом коттедже, в то время как новый владелец зажимает ее коленями под
столом? Спрашивает ли она себя, как долго он будет защищать ее от гнева
мужа? Думает ли она вообще о будущем, или еще у материнской груди она
научилась жить и быть проклятой в роскоши настоящего? Что значит для нее