"Джозеф Максвелл Кутзее. В сердце страны" - читать интересную книгу автора

с собой и ночью, в одиночестве, вновь переживать этот день и прижимать к
себе. Но, из всех своих сводных братьев и сестер я больше всего любила
Артура. Если бы Артур меня ударил, я бы скорчилась от удовольствия. Если бы
Артур бросил камень, я бы побежала, чтобы подобрать его. Ради Артура я бы
съела ваксу для обуви, выпила бы мочу. Но, увы, золотой Артур никогда меня
не замечал, поскольку был занят: выигрывал соревнования в беге, играл в мяч
и повторял таблицу умножения. В тот день, когда уехал Артур, я спряталась в
самом темном уголке сарая, поклявшись никогда больше не притрагиваться к
пище. Годы шли, Артур не возвращался, и я отталкивала воспоминания все
дальше и дальше от себя, и сегодня они возвращаются ко мне отстраненные, как
сказка. Конец истории. В ней есть несообразности, но я не располагаю
временем, чтобы проследить их и устранить, ибо что-то говорит мне, что я
должна покинуть здание школы и вернуться в свою собственную комнату.
94. Я закрываю дверь, сажусь и сухими глазами смотрю на обои над
письменным столом, на которых не сияет картинка, где мы с золотым Артуром,
взявшись за руки, бежим по берегу моря, - нет, на них розовая роза с двумя
зелеными листиками среди целого поля таких же розовых роз вечно льет свой
свет на ограниченное пространство спальни и на розы на других стенах. Это
моя комната, и она неизменна (я глубже усаживаюсь в кресле), да я и не хочу,
чтобы она когда-нибудь изменилась: ведь утешением в мои мрачные дни, которое
не дает мне закрыть глаза, скрестить руки на груди и вечно качаться в
пустоте, служит уверенность, что от меня, и только от меня, эти цветы
черпают энергию, которая позволяет им общаться друг с другом, в экстазе
чистого существования - точно так же, как камни и кусты велда гудят от
радости жизни, от счастья, потому что я здесь, и они вибрируют от сознания,
что я навеки не они, а они - не я, что мне никогда не постичь восторг
чистого существования, что я, увы, отделена от них журчанием слов во мне,
которые формируют меня и переделывают как нечто другое, нечто отличное.
Ферма, пустыня, весь мир до горизонта в экстазе от общения с собой, от
тщетной жажды моего сознания проникнуть в него. Такие мысли приходят мне в
голову, когда я смотрю на обои, выжидая, когда дыхание станет ровным, а
страх уйдет. Лучше бы я никогда не училась читать!
95. Однако я не заворожила зверя своей болтовней. Весь день он
подкрадывается ко мне, час за часом. Я слышу шаги его бархатных лап, ощущаю
зловонное дыхание. Бежать бесполезно, тогда я погибну еще более бесславно:
на меня нападут сзади, и я запутаюсь в каскаде нижнего белья и буду вопить,
пока мне не сломают шею - если зверь будет милосердный - или пока мне не
выпустят кишки - если нет. Где-то на ферме бродит мой отец, сгорая от стыда,
готовый прикончить на месте любого, кто хоть слегка упрекнет его. Зверь -
это мой отец? Где-то еще на ферме неясно вырисовываются Хендрик и Анна - он
играет на своей губной гармошке, вот как я его себе представляю, а она
мурлычет себе под нос, выжидая, что произойдет дальше. Зверь - это Хендрик?
Оскорбленный муж, жаждущий мщения раб, на которого наступил сапог хозяина?
Или зверь - это Анна, с ее острыми мелкими зубками, горячими подмышками;
женщина, ловкая, похотливая, ненасытная? Я все говорю и говорю, чтобы
подбодрить себя, в то время как они с улыбкой кружат вокруг меня, такие
могущественные. В чем заключается секрет их власти надо мной? Что знают они
такого, чего не знаю я? Куда бы я ни повернулась, я отрезана со всех сторон.
Через месяц - я это ясно вижу - я буду приносить своему отцу и своей
служанке завтрак в постель, а Хендрик, развалившись у стола на кухне, будет