"Джозеф Максвелл Кутзее. В сердце страны" - читать интересную книгу автора

заледеневших просторах, наводнениях, семи днях Создания, бессмертных пьесах
Шекспира, геометрической прогрессии, минорной и мажорной тональностях, чуде
с хлебами и рыбами, законах перспективы и о многом другом. Но куда все это
подевалось - это жизнерадостное овладение премудростью прошлого? Сколько
поколений отделяет тех детишек, нараспев повторяющих таблицу умножения, от
моей сомнительной персоны? Мог ли мой отец учиться в этой школе? Если я
рассмотрю эти скамьи при свете, найду ли я под пылью его инициалы,
вырезанные перочинным ножом? Но если это так, то куда же подевались плоды
этого учения? Что узнал он из сказки о Гансе и Гретель об отцах, которые
заводят своих дочерей в темный лес? Чему научил его Ной о прелюбодеянии? Что
сказала ему таблица умножения о железных законах вселенной? И даже если это
не он, а мой дед сидел на этих скамьях, нараспев повторяя таблицу умножения,
почему он не передал сыну человеческую премудрость, оставив его варваром, а
вслед за ним и меня? Или, быть может, мы здесь не аборигены, мой род?
Возможно, мой отец или дед однажды прискакал в дом на ферме, с пистолетом и
патронташем, ниоткуда, и швырнул кисет, полный слитков золота, и выгнал
учительницу из школы, и водворил там своих слуг, и установил власть грубой
силы? Или я заблуждаюсь, сильно заблуждаюсь? Не посещала ли эту школу я
сама, не сидела ли в самом темном углу, заросшем паутиной, в то время как
мои братья и сестры, мои многочисленные братья и сестры, а также дети с
соседних ферм изо всех сил тянули руку, желая отвечать историю Ноя; а я
выкинула всех их из памяти из- за их веселого смеха или из-за того, что они
засовывали гусениц за ворот моего темно-зеленого платья, чтобы наказать меня
за кислый вид и ненависть к играм; уж не решили ли они никогда больше со
мной не общаться и оставили в пустыне с отцом, отправившись искать удачи в
город? Как тяжело в это верить! Если у меня есть братья и сестры, они не
могут быть в городе - наверно, всех их унесла эпидемия менингита; ибо я не
могу поверить, чтобы общение с ними не оставило на мне следа, - а оно явно
не оставило на мне следа, на мне лишь след общения с пустыней, одиночеством
и пустотой. Я также не могу поверить, что мне когда-нибудь рассказывали
историю Ноя - упоминая одного Ноя, - когда я сидела в кругу других детей.
Мое образование отдает печатным словом, а не человеческим голосом,
рассказывающим истории. Но, возможно, наша учительница не была хорошей, она
с унылым видом сидела за столом, похлопывая розгой о свою ладонь, браня нас,
мечтая о бегстве, в то время как ее ученики утыкались в учебники и слышно
было, как муха пролетит? Потому что как же иначе я могла научиться читать,
не говоря уже о письме?
93. А возможно, это были сводные братья и сестры, и это всё объясняет;
возможно, так и было, во всяком случае для меня это звучит более
убедительно; вероятно, это были мои сводные братья и сестры, дети дородной
блондинки, обожаемой жены, которая умерла в расцвете лет; возможно, сами они
были смелыми, белокурыми и дородными, и их отталкивало все призрачное и
неопределенное, и они вели непрерывную войну с отпрыском нелюбимой второй
жены, похожей на мышь, которая умерла при родах. Позже, когда они усвоили
все, что могла дать им гувернантка, их всех вместе забрал грубовато-
добродушный дядюшка по материнской линии, и они жили долго и счастливо, а
меня оставили присматривать за отцом в последние годы его жизни. И я забыла
всю эту орду не потому, что ненавидела их, а потому, что любила и их у меня
отняли. Я имела обыкновение сидеть в своем темном углу и, открыв рот,
поглощать их здоровое веселье, запоминая весь этот шум и смех, чтобы унести