"Джозеф Максвелл Кутзее. В сердце страны" - читать интересную книгу автора

уснуть в середине своей жизни. Из пустоты, окружающей меня, я должна
выхватывать одно событие за другим, и их маленькие вспышки помогут мне
держаться. Потому что история иного рода-плетение воспоминаний в дремотном
мозгу - никогда не может быть моей. Моя жизнь - это не прошлое, мое
искусство не может быть искусством памяти. То, что со мной произойдет, еще
не произошло. Я-слепое пятно, которое с открытыми глазами бросается в пучину
будущего, мой пароль - "Что дальше?". И если в эту минуту непохоже, что я
туда бросаюсь, это лишь оттого, что я немного медлю в пустом доме, радуясь
солнечному лучу, который точно так же блестит в медных кастрюлях,
выстроившихся рядами, как блестел еще до моего рождения. Я была бы не я,
если бы не ощущала обольщения холодного каменного дома, уютных старых
традиций, старинного феодального языка. Возможно, несмотря на мои черные
одежды и сталь в моем сердце (если только это не камень, кто знает - ведь
оно так далеко), я консерватор, а не разрушитель; быть может, моя ярость,
вызванная отцом, - просто ярость от нарушения старого языка, правильного
языка, которое имеет место, когда он обменивается поцелуями и личными
местоимениями с девушкой, которая вчера скребла полы, а сегодня должна мыть
окна.
90. Но это, как и многое, сказанное обо мне, лишь теория. Мне ни в коем
случае нельзя заточить себя в версию, согласно которой я мстительница с
горящими глазами и мечом в руке, отстаивающая старые традиции. Я помню из
какой-то книги, что рак-отшельник, подрастая, перемещается из одной пустой
раковины в другую. Мрачный моралист с огненным мечом - это всего лишь
остановка в пути, чуть менее временная, чем изможденная жена, вяжущая на
веранде, чуть более временная, чем безумная женщина велда, которая беседует
со своими друзьями насекомыми и разгуливает под полуденным солнцем, но все
равно временная. Неважно, в чьей раковине я сейчас прячусь, это раковина
мертвого существа. Важно, чтобы мое тревожное "я" с мягким телом имело
убежище от хищников глубин - осьминога, акулы, кита - словом, от всех, кто
нападает на рака-отшельника; я не знаю ничего об океанах, хотя когда-нибудь,
когда я стану вдовой или старой девой при деньгах, я обещаю себе, что
проведу день на взморье: я положу в корзину сэндвичи, набью кошелек
деньгами, сяду в поезд и скажу, что хочу увидеть море, - это дает некоторое
представление о том, как я наивна. Я сниму туфли и побреду по шуршащему
песку у моря, думая о том, сколько же крошечных смертей понадобилось, чтобы
создать его, я закатаю юбки и буду шлепать по мелководью, и меня ущипнет
рак, рак-отшельник - какая космическая шутка! - и я буду смотреть на
горизонт, и вздыхать от необъятности всего этого, и есть свои сэндвичи, едва
ощущая вкус хлеба и сладкого инжира, и думать о своей незначительности.
Потом, очищенная, спокойная, я поеду на поезде домой и буду сидеть на
веранде, глядя на пламенеющие закаты с их красками - малиновой, розовой,
фиолетовой, оранжевой, кроваво-красной, - и лить слезы о себе, о жизни,
которой не жила, о радости и желании никому не понадобившегося тела,
пыльного, сухого, непривлекательного, о замедляющейся пульсации моей крови.
Я встану с холщового кресла и побреду в свою спальню, разденусь в
сгущающихся сумерках, экономя свечи, - и, вздыхая, вздыхая, сразу же засну.
Мне приснится сон о камешке, лежащем на пляже, среди акров белого песка,
глядящем в приветливое голубое небо, убаюкиваемом волнами; но я никогда не
узнаю, действительно ли мне снился этот сон, потому что крик петуха смоет из
моей памяти все, происшедшее ночью. Или, быть может, я совсем не буду спать,